— Я сделаю всё возможное для того, чтобы Вашему благородию было удобно, но, к несчастью, сеньор, только сейчас сюда прибыл весьма благородного вида господин в сопровождении кавалькады рыцарей Его милости, приближенных и прислуги. Они наполнили кухню, галерею и горницу как пчёлы плетёный улей.
Для Карлоса это была плохая новость. Он был горд, обидчив и робок, и ничего не могло быть для него хуже, чем быть вынужденным навязывать своё общество человеку, хоть и равному ему по званию, но превосходящему его во всём, что придаёт жизни привлекательность.
— Мы отправимся дальше, в Эсиху, — сказал он своему спутнику, мужественно подставляя лицо холодному ветру и внутренне готовясь преодолеть под проливным дождём ещё добрых десять миль. В дверях появилась высокая фигура.
— Я надеюсь, сеньор, в такую погоду Вы не собираетесь ехать дальше? — воскликнул господин, красивые и выразительные черты лица которого, как показалось Карлосу, были ему знакомы.
— До Эсихи недалеко, сеньор, — с поклоном возразил Карлос, — кто приходит первым, тот первым и начинает молоть, так говорит пословица.
— Да, гость, пришедший первым, обладает преимуществом, которым я и воспользуюсь: он имеет право гостеприимно встретить того, кто пришёл позже. Окажите мне милость войти, сеньор, Вы найдёте в очаге превосходный огонь.
Карлос не смог отказаться от столь вежливого приглашения. Скоро он сидел у огня и обменивался любезностями с пригласившим его рыцарем.
Хотя не было никаких сомнений в том, что чужеземец чистейшей голубой крови, он обладал более свободными манерами, чем те, которые усвоил Карлос, живя в изолированном обществе в Севилье. Карлос объяснил себе его манеру поведения тем, что он, видимо, воспитывался в Италии.
— Я имею удовольствие приветствовать Вас, дон Карлос Альварес де Сантилланос и Менайя, — сказал он, — я надеюсь, что дитя, о котором Ваше благородие так беспокоились, исцелилось от своего недуга?
Вот как, оказывается, это тот человек, с которым тогда в соборе беседовал доктор Лосада. Карлос тотчас вспомнил о таинственном замечании, сделанном им о его отце. Но сейчас он ответил так, будто того замечания и не было.
— О да, благодарю Вашу милость, мы полностью приписываем его исцеление искусству и доброте доктора Лосады.
— Да, врачебное искусство этого человека не может быть восхваляемо слишком сильно. Одно из других его замечательных качеств — сострадание к бедным.
Карлос был с этими словами чужеземца согласен, и привел ещё несколько примеров, иллюстрирующих его доброту и готовность помочь бедным.
Во время этого разговора подали ужин. Поскольку гость, приехавший первым, имел с собой собственные припасы, ужин получился очень богатым. Карлос вышел, чтобы переодеться к ужину и нашёл возможность спросить у хозяина, кто же этот чужеземец.
Его благородие очень знатный господин из Кастилии, — ответил с важностью хозяин, — его имя, как я слышал, дон Карлос де Гезо, а его высокородная супруга, донна Изабелла, — королевской крови.
— Где он живёт?
— Его рыцари говорят, что в одном из своих имений на севере, называемом вилла Медиана он был по важным делам в Севилье и теперь находится на пути домой.
Довольный, что является гостем такого человека (ведь он на самом деле был им приглашён), Карлос сел к столу. Он был оживлён и остроумен, для него было несказанным удовольствием провести час времени в обществе человека, который столько прочитал, столько путешествовал и повидал. Кроме того дон де Гезо был очень обходителен и вежлив в обращении с Карлосом, а это импонирует молодым. Карлос был внимателен к каждой фразе, брошенной доном де Гезо, и очень старался на достойном уровне поддержать беседу.
Де Гезо с восхищением говорил о проповедях фра Константина, и Карлос сожалел, что слушал их так невнимательно.
— Вы читали небольшую работу фра Константина, которая называется «Признания грешника»?
Когда Карлос ответил отрицательно, его новый друг вынул из кармана жилета тонкую книжку, протянул её Карлосу, а сам стал писать письмо.
По обыкновению увлекающихся, быстро читающих людей, Карлос, опустив начало, начал с середины текста. Первые же слова, на которые упал его взгляд, приковали его внимание и увлекли дальше. «Такой образ приняла человеческая гордыня, — читал он, — что человек сам захотел стать Богом, но Твоё сострадание к его падшему состоянию было так велико, что Ты снизошёл не только до того, чтобы стать подобным человеку, но чтобы самому стать человеком, самым низким из людей, принять образ раба, чтобы сделать меня свободным, чтобы через Твою милость, мудрость и справедливость человек мог обрести больше, чем он теряет из-за своего невежества и гордыни. Разве не был Ты наказуем из-за греховности других? Разве не сильна Твоя кровь омыть грехи всего человечества? Разве не могут Твои сокровища сделать меня более богатым, чем грех