Изучение Карлосом казуистики имело ещё худшие последствия — оно означало в прямом смысле осквернение и унижение. Очень печально с большим трудом делать шаг за шагом по дороге, которая ведёт в никуда, но гораздо хуже, когда на дороге к ногам путника пристаёт грязь.
Карлос являлся для своих преподавателей превосходным сырьём, из которого с успехом можно было сформировать великого церковника. Он пришёл к ним пятнадцатилетним мальчиком, невинным, честным, исполненным любви и доброты. Талантами он был наделён весьма незаурядными. Он легко воспринимал всё, чему его учили, был остроумен и ироничен, что позволяло ему найти путь во всех хитросплетениях схоластической науки. И надо отдать должное преподавателям, которые оттачивали его духовное оружие таким образом, что его темперамент обретал остроту сабли Саладина, которая рубит надвое подброшенный в воздух тончайший газовый платок.
Найти истину, думать по истине, говорить истину и по ней поступать — такой цели перед ним никто не ставил. Ему всегда говорили, что надо достигать более выгодного, но не истинного, выгодного для церкви, для семьи, для него самого, наконец. У него было живое воображение, он был остроумен и находчив, и поэтому быстро находил выход из любого двусмысленного положения. Сами по себе эти свойства хороши, но очень опасны, когда притупляется чувство истины. Карлос был робок, как это часто бывает с богато одарёнными натурами. В суровом шестнадцатом веке, пожалуй, только церковь предоставляла возможность несмелому утончённому человеку не только избежать унижения, но и добиться славы и известности. На службе церкви умная голова могла забыть о слабости нервов. Власть, слава, богатство в избытке доставались служителю церкви без того, чтобы он покинул келью или часовню или чтобы хотя бы увидел оголённую саблю или заряженный мушкет, имея в виду, конечно, что его острый ум умеет направлять сильные руки, которые поднимают меч, или лучше сказать, направлять действия коронованной головы, что этими руками повелевает.
Может быть, в этом университете даже были студенты (установлено, что несколькими годами раньше это имело место), которые ставили перед собой другие цели и изучали другие науки, не те, что должны были привести Карлоса к власти в мире, к славе и к успеху. Эти молодые люди на деле стремились постичь истину, поэтому от трудов учёных и отцов церкви они обратились к текстам в оригинале. Но эти «библеисты», как их называли, были очень малочисленны и не получили признание. За время своей учёбы Карлос ни разу с ними не столкнулся.
Изучение греческого и древнееврейского языков попало в немилость. Этих языков коснулся ветер проклятия, связанный со всем тем, что испанские католики называли одним словом — «ересь». Карлосу никогда не приходило в голову хоть на шаг сойти с проторенного пути, по которому он шёл впереди чуть ли не всех своих целеустремлённых единомышленников.
Оба брата, и Хуан, и Карлос, в какой-то степени ещё верили в свою детскую мечту, хотя их расширившиеся познания принудили их внести в неё некоторые коррективы. Что касается Карлоса, то он уже не мог с прежней убеждённостью верить в существование Эльдорадо. Но он, как и Хуан, был решителен в своём намерении раскрыть тайну судьбы своего отца, — или пожать руку живому, или найти его могилу. Любовь братьев друг ко другу, их взаимное доверие с годами только крепли и являли собой трогательную картину. Их случайные поездки в Севилью и проводимые там же каникулы вносили разнообразие в их монотонную студенческую жизнь и не остались без важных последствий.
Было лето 1556 года. Карл Великий, в недавнем прошлом ещё король, сложил тяжелое бремя власти и направился в прекрасный Сен-Жюст. Теперь дону Хуану, молодому, сильному, полному надежд, предоставлялось долгожданное место в армии испанского короля Филиппа Второго.
Братья сидели за своим последним совместным ужином в столь любимой, хоть и не слишком уютной комнате в Алькале. Хуан отодвинул бокалы, которые Карлос охотно наполнил бы ещё раз, и углубившись в свои мысли, играл кружочком лимона.
— Карлос, — сказал он наконец, не глядя на брата, — не забудь о чём мы говорили, — и тихо, очень серьезным тоном добавил, — так пусть и ты не будешь забыт Богом.
— Конечно, брат, но я думаю, тебе нечего бояться.
— Нечего? — глаза Хуана как в детстве, сверкнули огнём, — если это так, то только потому, что из-за эгоистичности тёти, из-за чванства двоюродных братьев, донне Беатрис нельзя посещать танцы, театр и корриду. Но, мне кажется, ей достаточно показать своё лицо в Аламеде на мессе, и у меня появится целый рой соперников.