Чёрные глаза Хуана блестели, лицо горело восторгом.
Карлос молчал.
— Ты со мной не согласен, брат?
— Я думаю, Христос заслуживает того, чтобы мы страдали за Него, — сказал он, наконец, — и ничто не поможет нам, кроме Его присутствия, которое даёт нам наша вера… чтобы перенести такие нечеловеческие испытания, и не пасть… Пусть Он пребудет со своим верным слугой, когда всякая человеческая помощь и утешение будут от него далеко!
Глава XXI. На Гвадалквивире[3]
Там мой отец живёт — безвинно, беззаботно,
Недосягаем для руки злодея.
В следующее воскресенье братья присутствовали на богослужении во внутренних покоях донны Изабеллы. Из-за охватившей всех глубокой печали служение было более торжественным, чем обычно. Ровным голосом Лосада произносил мудрые, полные любви слова о жизни и смерти, о Том, Кто, являясь начальником всякой жизни, одержал победу над смертью для всех, кто на Него надеется. Потом он произнёс молитву — истинный ладан на алтаре перед престолом милосердия, который скрыт от взора молящихся всего лишь опущенной завесой. Но в такие часы сквозь завесу пробивается не один луч Господней славы.
— Не станем спешить домой, — сказал Карлос, когда с ними расстались друзья, — ночь так хороша!
— Куда же пойдём?
Карлос предложил свой любимый маршрут по оливковой аллее вдоль берега реки. Хуан оглянулся на одни из ворот.
— Зачем такой круг? — он пожелал пойти в противоположном направлении, — сюда намного ближе.
— Да, но этот путь менее приятен.
Карлос взглянул на брата с благодарностью:
— Ты хочешь пощадить меня? Этого не нужно. Я дважды был здесь, когда ты был приглашён с донной Беатрис… и на прадо Сан-Себастьян я тоже был.
Они прошли через Пуэрта-де-Триану по корабельному мосту, перешли на другой берег реки и медленно прошлись под мрачными стенами старой крепости. Тихие молитвы вознеслись из их душ за того, кто томился в этих стенах. Дон Хуан, который не принимал в судьбе Хулио равного с Карлосом участия, первым нарушил молчание. Он заметил, что примыкавший к Триане доминиканский монастырь имеет почти такой же мрачный вид, как и само узилище святейшей инквизиции.
— Я думаю, так выглядят почти все монастыри, — безразлично отозвался Карлос.
Скоро они оказались в тени тёмных, сказочных в ночном мраке олив. Месяц был в первой четверти и светил неярко, но большие яркие звёзды пронизывали своими лучами ночной воздух подобно фонарям и казались близкими, будто сошли с небес поближе к земле. Может быть, они были вестниками с высот, с которых они владычествовали над ночью, окутавшей землю? Какие они несли вести? Карлос всей душой отдался созерцанию чудесной фантасмагории. Его менее впечатлительному брату это не понравилось, долгое молчание стало для него тягостным.
— О чём ты думаешь? — спросил он.
— Мудрые будут сиять, как ясные небеса, и те, кто многих привёл к праведности, будут как звёзды…
— Ты думаешь об узнике Трианы?
— О нём? Да. И ещё о другом, которого мы оба очень любим. Я уже давно хотел с тобой о нём поговорить. Может быть, мы, как те дети, искали звезду на земле, а она вот — сияет на Господнем небе…
— Разве ты не помнишь с прежних времён, братишка, что я за тобой не поспеваю, когда ты начинаешь говорить аллегориями? Я прошу тебя, оставь звёзды в покое и переходи на язык простых смертных.
— Хорошо. Так какова же была задача, решению которой мы оба хотели себя посвятить?
Хуан попытался во мраке заглянуть брату в глаза:
— Иногда я боялся, что ты об этом уже забыл, — сказал он.
— Да я об этом никогда не забывал! У меня была причина — очень веская — не говорить с тобой об этом, пока я не получу уверенность в том, что ты сможешь меня понять.
— Тебя понять? В том деле, которое было мечтой нашего детства и составляет важнейшее желание моей жизни? И в этом я не способен тебя понять? Карлос, как ты мог?
— У меня были причины сомневаться, станет ли луч света, пролитый на судьбу нашего отца, для его сына благословением, или он воспримет его как проклятие.
— Не мучай меня, брат, во имя неба, говори прямо.
— Теперь я больше не сомневаюсь. Потому что для тебя, Хуан, как и для меня, будет большой радостью узнать, что наш любимый отец сам читал Слово Божие, познал истину и ценил её также высоко, как научились это делать мы.