О, мой Бог, не отврати Свой лик!
Только поздно вечером Карлос вышел из своей комнаты. Его близкие не узнали, как он провёл эти часы. Достоверно одно — своё, казалось бы, неодолимое стремление спастись бегством он победил. Здравый смысл подсказывал ему, что бежать — это значит идти навстречу своей верной гибели. Очень тщательно охранялись выходы из города, так называемая гражданская полиция была очень бдительна в каждом городе и каждом селении.
Длинные руки инквизиции достигали самых отдалённых мест, уже не говоря о многочисленных братствах, постоянно готовых исполнять повеления властей. Если уж его гибель неминуема, то пусть спасётся Хуан. Эта мысль постепенно прояснялась и разрасталась в его измученной до предела душе, пока он стоял на коленях в своей комнате. Это положение давало ему небольшое облегчение, хотя лишь немногие отрывистые слова мольбы срывались с его вздрагивающих губ. Он не был способен произнести ничего, кроме:
— Господи, будь милосерд, Господи… Ты любишь нас, не покинь нас в нашей нужде… Твоя сила и Твоя власть.
Больше он ни о чём не мог просить, ни для себя, ни для братьев. Но его сердце охватил такой страх за них, для описания которого не было никаких слов. Опять и опять он в своей безнадёжности повторял:
— Господи, Твоя сила, Ты силен нас спасти!
Было хорошо, что ему нужно было думать о спасении Хуана. Он, наконец, встал, приписал к своему написанному утром письму несколько строк со страстной мольбой ни под каким предлогом не возвращаться в Севилью. Потом, обдумывая своё положение, Карлос удивился своей наивности, думая отправлять такое письмо королевской почтой (удивительнейшим образом Испания располагала ею раньше других европейских государств). Если он на подозрении, то его письмо задержат, и оно навлечёт на Хуана именно ту опасность, от которой он его хотел спасти.
Но тут к Карлосу пришла другая, более приемлемая мысль. Чтобы её осуществить, он поздним вечером спустился в прохладный, вымощенный мрамором дворик, в середине которого плескался и сверкал фонтан, окружённый тропическими растениями, из которых многие были осыпаны роскошными цветами. Как он и надеялся, в дальнем углу патио одинокой звездой светилась лампа. Её свет освещал сидевшую на низком диванчике фигурку молодой девушки. Склонившись над столом, она, забыв обо всём на свете, писала.
Донна Беатрис испросила себе освобождение от запланированного семейного визита, чтобы в тишине и одиночестве написать любимому первое письмо, ибо хотя Хуан уехал ненадолго, он вымолил себе это обещание. Она знала, что завтра на север отправляется королевская почта, которая пройдёт вблизи Нуеры, по городкам и местечкам Манчи.
Она так увлеклась своим занятием, что не слышала шагов Карлоса. Он подошёл ближе и остановился за её спиной. Её волосы цвета воронова крыла были перевиты золотыми нитями и украшены жемчужинами. Лампа отбрасывала мягкий свет на её очаровательное лицо, нежную смуглость которого просвечивал счастливый румянец. Сладкий аромат её духов облачком витал вокруг неё, который и в прежние дни выдавал Карлосу её присутствие.
Прекрасная, несбывшаяся мечта, короткая неосуществившаяся сказка его жизни на миг ожила в нём, но сейчас не было времени для мечтаний, сейчас не было времени даже для того, чтобы думать о своих мечтах. Сейчас было время благодарить Бога за то, что во всём большом мире нет такого сердца, которое будет из-за него разбито.
— Донна Беатрис, — мягко проговорил он.
Она испуганно повернулась к нему, яркая краска залила её лицо.
— Вы пишете моему брату?
— Откуда Вы это знаете, дон Карлос? — кокетливо спросила юная дама.
Карлос, стоявший перед лицом столь устрашающей действительности, даже не обратил внимание на её очаровательные выходки, подобно как спешащий на помощь погибающему не видит цветущих на пути роз.
— Я очень серьёзно прошу Вас, сеньора, передать брату поручение от меня.
— Почему Вы сами не можете ему написать, милый господин лиценциат?
— Разве возможно, сеньора, чтобы Вы не знали о случившемся?
— Увы, дон Карлос, Вы меня пугаете! Вы имеете в виду эти ужасные аресты?
Карлос счёл неизбежным несколькими доступными словами объяснить угрожающую брату опасность. До этих пор она слушала чтение выдержек из Священного Писания и объяснения Хуана, пребывая в полной уверенности, что обо всём этом, правда, нужно было хранить молчание, но ни в коем случае не подозревая, что они являются тем, что церковь и мир проклинают как ересь. Следовательно, она была далека от мысли, услышав об аресте Лосады и его друзей, несмотря на сострадание к ним и неясные мрачные предчувствия, связывать это с самым дорогим для неё человеком. Она была ещё очень молода и не слишком много думала — она просто любила. Она слепо следовала за любимым, не спрашивая, куда он идёт и куда ведёт её. Когда Карлос сказал ей, что Лосада брошен в казематы Трианы за то, что читал Священное Писание и говорил людям об оправдании верой, с её губ сорвался отчаянный крик.