Карлос хорошо знал, что молодой человек в своём отчаянии способен на всё. Что, если он сам на себя сделает донос? Не имеет значения, что о таких поступках он отзывался с презрением. При его легкомысленном образе жизни он, наверное, уже не одно слово произнёс, которое в целом терпимая к богохульству инквизиция могла бы истолковать и в другом смысле. Но теряя собственную жизнь, чем он помог бы донне Марии? А если бы он действительно хотел закончить свои душевные и физические муки посредством самоубийства, то мог бы выбрать более верный и менее мучительный способ.
Карлос обдумывал разные варианты, но не мог отделаться от навязчивой мысли, что его кузен замыслил авантюру весьма рискованную и безумную — слишком уж он ушёл в себя, это было плохим предзнаменованием. Карлос меньше бы беспокоился о нём, если бы он разразился дикой бранью, бесновался бы и проклинал всех и вся. Чем больше подавляется волнение, тем больше зреет в душе безумных планов. Сверх того, в глазах Гонсальво горело злорадство и что-то похожее на надежду, только не на ту, которая нисходит на человека с небес.
И хотя в эти часы решалась его собственная судьба, и все силы его души были к этому обращены, Карлос всё- таки не мог отделаться от мыслей о Гонсальво. Эти мысли занимали его не только во время его визитов к друзьям, но и позже, в тишине и уединении в комнате.
Медленно проходили часы, во время которых Карлос чувствовал себя безгранично несчастным, исключая разве те моменты, когда он отдавался молитве. Это было теперь его единственным убежищем, единственным утешением. Когда он молился за себя, за Хуана, за братьев и сестёр в заточении, он молился и за Гонсальво, он страстно молил Бога о милости для своего несчастного кузена. Когда он думал о его несчастье, которое было настолько больше его собственного, об его одиночестве, безнадёжности и озлобленности, тогда его мольба становилась неистовой. И когда он поднимался с колен, то почувствовал, что Бог его непременно услышит, нет, Он уже услышал его — это одна из тайн новой жизни, драгоценное приобретение, неизвестное никому, кроме того, кто испытал это сам.
Заметив, что приближается полуночный час, Карлос быстро закончил свои нехитрые приготовления, взял свою гитару (которая очень долго не была в употреблении) и вышел из комнаты.
Глава XXVI. Месть Дона Гонсальво
Праведный Бог оставляет для Себя Царственное право
Наказывать в тиши озлобленное сердце. В мучениях и
В огне его Он очищает — предоставьте это Ему — ибо и
Сильное сердце должно победить в себе скрытое
Желание пожелать дыбы преступнику.
Дом дона Мануэля некогда принадлежал мавританскому вельможе. Он достался первому графу де Нуера, известному завоевателю, и уже от него его унаследовал его второй сын. Дом этот имел башенку в мавританском стиле, верхнюю комнату которой занимал Карлос со времён своего прибытия в город. Считалось, что студент богословского факультета должен иметь тихий уединённый уголок для занятий и благочестивых размышлений, или, во всяком случае, думали, что считать так было прилично. Комнату этажом ниже занимал Хуан, но после его отъезда в ней поселился Гонсальво, который любил одиночество и был рад покинуть шумные нижние помещения.
Когда Карлос бесшумно спускался по тесной винтовой лестнице, он увидел, что у Гонсальво горит свет. В этом не было ничего удивительного, но он был сбит с толку тем, что именно в это мгновение, когда Карлос проходил мимо, Гонсальво открыл свою дверь, и кузены едва не столкнулись. Гонсальво был в плаще и со шпагой, в руке он держал свечу.
— Увы, дон Карлос, — с упрёком проговорил он, — ты всё- таки мне не поверил!
— Нет, я доверяю тебе.
Чтобы не быть услышанными, они вошли в ближайшую комнату, — это была комната Гонсальво — и осторожно закрыли дверь.
— Ты уходишь из-за того, что боишься, что я тебя предам, и тем самым сломя голову бросаешься в огонь, Карлос, не делай этого! — Он говорил очень серьёзным искренним тоном без тени сарказма или издёвки.
— Это не так, кузен. Мой побег был условлен ранее вчерашнего дня. Он согласован с человеком, который может и хочет позаботиться о моей безопасности. Будет лучше, если я пойду.
— В таком случае не нужно разговоров, иди, — с долей разочарования в голосе ответил Гонсальво, — прощай, я не стану тебя удерживать, прощай. Хоть мы и уходим вместе, но от этих дверей наши пути разойдутся, и это уже навсегда.