По его щекам медленно катились жгучие слёзы. Но их было мало. Страх был слишком велик, чтобы слёзы могли дать душе хоть какое-то облегчение. В этом состоянии он прожил весь день, и когда алькальд[5] принёс ему ужин, он всё ещё лежал неподвижно, уткнувшись лицом в свой скомканный плащ. С наступлением ночи он вскочил с циновки, и как пойманный зверь, принялся быстрыми шагами ходить из угла в угол своей тесной и мрачной камеры.
Как должен он выдержать невыносимое одиночество в настоящем, и доводящее до безумия ожидание ещё более мрачного будущего? И такой теперь будет жизнь? Будет вот так продолжаться и будет вести его к всё большим мучениям и всё большему отчаянию? Слова молитвы замирали на его устах, и когда он всё-таки произносил их, ему казалось, что Бог его не слышит, что толстые стены, решётка и кованная железом дверь не дают и Ему заглянуть во мрак подземелья.
Но одно ему было ясно с самого начала — больше всего на свете он боялся предать своего Господа. Опять и опять он говорил себе — если меня станут пытать, я сразу же во всём признаюсь. Он знал, что согласно недавно изданному инквизицией и утверждённому папой римским закону, ничто не могло спасти еретика, однажды принёсшего признание, если он даже и отречётся от него потом. Такой человек обречён на смерть. Наконец, он пожелал, чтобы не в его силах было сохранить жизнь.
В то первое утро в тюрьме он считал, что прежде чем наступит ночь, он предстанет перед святейшим судилищем, и от него потребуют свидетельства. Сначала он с трепетом ожидал этого момента, но время шло, и теперь уже ожидание было для него страшнее, чем сам допрос… Наконец, ему страстно захотелось перемены, любой, пусть даже к худшему. Единственный человек, которого он видел кроме тюремного стражника, был член святейшего суда инквизиции, в обязанности которого входило каждые четырнадцать дней посещать узников. Монах-доминиканец, исполнявший эти обязанности, однако, задавал ему всего лишь формальные вопросы — здоров ли он, получает ли положенное питание, вежлив ли тюремный стражник. На эти все вопросы Карлос благоразумно отвечал, что ему жаловаться не на что. Сначала он сам спрашивал, когда же займутся его делом, но в ответ слышал, что оно не требует спешки, что у господ инквизиторов много других более важных дел, он должен ждать, пока придёт его время. Наконец, им овладело безразличие, достаточно часто прерываемое приступами неодолимого отчаяния и дикого страха. Он больше не обращал внимания на время, и перестал задавать вопросы стражнику.
Однажды Карлос попросил у стражника требник, потому что временами ему трудно было вспомнить хорошо знакомые слова Евангелия, но услышал лишь облечённый в официальную форму ответ, который был предписан службами инквизиции: сейчас он должен читать книгу своего сердца, испытывать его, раскаяться в своих грехах и заблуждениях.
В утренние часы наружная дверь его камеры обычно оставалась открытой, чтобы впустить вовнутрь чуть-чуть свежего воздуха. Тогда он слышал шаги идущих по коридору людей и звуки отпираемых и запираемых замков. С болезненной тоской и не без надежды мечтал он о посетителе, но в его камеру никто не приходил.
Многие из инквизиторов были наблюдательными, хорошими знатоками душ людских. Они внимательно приглядывались к Карлосу, когда он ещё был на свободе и пришли к выводу, что долгое одиночество непременно сломит его. Такое одиночество уже не одну измученную усталую душу довело до безумия. Но милосердие Бога, которое не могут исключить ни тюремные решётки, ни толстые стены Трианы, сохранило его от этой участи.
Однажды утром, судя по движению в коридоре, кому- то из узников наверно нанесли визит. Когда затихли шаги, установившаяся затем тишина была нарушена совершенно необычными для тюрьмы звуками — громкий, чистый, едва ли не ликующий голос пропел:
«Иди за монахами, за ними иди,
Вот волки бегут, убегают они!»
Каждой клеточкой своего тоскующего сердца Карлос впитывал эти торжественные и ликующие звуки. С чьих уст они слетели? Кто здесь, в месте ужаса и печали, у подножия престола сатаны осмеливался торжествовать?
Карлос Альварес когда-то слышал этот голос. Особенности произношения тотчас напомнили ему об этом.
Слова бесхитростного двустишия были произнесены не на звучном кастильском, на котором говорил Карлос, и не на мягком шипящем андалузском, на котором говорили в Севилье, и не на наречии крестьян из Манчи вблизи Нуеры, его родины. Такой акцент он слышал только однажды, и тот человек сказал: «Ради удовлетворения от того, что я даю голодным хлеб, жаждущему — воду, бредущим во мраке — свет и утомлённым подкрепление — я оценил свои действия, и ради всего этого готов платить по счетам».
5
Алькальд (исп. Alcalde), Алкайд (порт. Alcaide) — от араб. (кади, «судья») — в средневековой Португалии и Испании времён Реконкисты административная и военная должность, функции которой примерно соответствовали функциям воеводы на Руси. Позже трансформировалась в должность юридического характера: алькальд от имени короля следил за выполнением законов на вверенной ему территории.