Трагический портрет еще светлеет.
Болтаем ни о чем. Часы стучат.
И скука очага печально тлеет.
Все громче тиканье. И все молчат.
* * *
«Я прошел немало тропинок…»
Перевод М. Квятковской
Я прошел немало тропинок
и немало дорог измерил.
По каким морям я не плавал,
на какой не ступал я берег!
Везде на Земле я видел
караваны тоски и смятенья,
высокомерные в скорби,
опьяненные черной тенью.
Видел я осторожных педантов;
они смотрят, молчат и верят,
что отмечены мудростью, ибо —
не пьют в придорожных тавернах.
Эти злые людишки землю,
проходя, заражают скверной.
И везде на земле я видел
людей, проходящих с песней;
если им везет — веселятся,
засевая надел свой тесный.
Они вас не спросят — Где мы? —
Они бредут наудачу,
они по любым дорогам
трясутся на старых клячах.
По праздникам не суетятся,
не спеша за дела берутся.
Есть вино — они пьют с охотой,
нет вина — водой обойдутся.
Эти люди — добрые люди —
свой путь в трудах и невзгодах
проходят с надеждой, покуда
не лягут на вечный отдых.
* * *
«Площадь. Темную листву раздвинув…»
Перевод М. Самаева
Площадь. Темную листву раздвинув,
тяжелеют ядра апельсинов.
Взапуски из школы выбегает
малышей ватага озорная,
буйным кличем голосов зеленых
полусонный воздух наполняя.
Радость детства в тихих закоулках
запустелых древних захолустий,
где порою встретим ненароком
тень былого — и проводим с грустью…
Воспоминание детства
Перевод Ю. Петрова
Холодный декабрьский ветер
и неуют заоконный.
Пасмурный вечер. Дети
учатся. Дождь монотонный.
Класс. На картине — Каин
прочь убегает; тут же
Авель убитый; камень
в кровавой, карминной луже.
Звук колокольчика медный.
Книгу рукой усталой,
иссохший, в одежде бедной,
держит учитель старый.
Школьники тянут вместе
прилежно и голосисто:
— Два раза по сто — двести.
— Три раза по сто — триста…
Холодный декабрьский ветер
и неуют заоконный.
Пасмурный вечер. Дети
учатся. Дождь монотонный.
* * *
«Был погожий вечер, грустный вечер лета…»
Перевод Б. Дубина
Был погожий вечер, грустный вечер лета.
Жухлыми плетями с каменного вала
висла повилика. В отдаленье где-то
струйка напевала.
Повернулся ключ мой в скважине замковой
простонали петли заржавелой двери,
что с глухим ударом затворилась снова,
запечатав мертвый сумрак повечерья.
Тихо и безлюдно было за оградой.
Лишь вода звенела и, маня руладой,
выводила к плитам, где струя фонтана,
падая на мрамор, пела неустанно.
— Позабытый сон твой с песенкою этой
вспоминаешь? — пела струйка ледяная. —
Был дремотный вечер дремлющего лета.
— Нет, не вспоминаю, —
отвечал воде я, —
позабыт он вместе с песнею твоею…
— Был такой же вечер, и струя фонтана
падала на мрамор так же неустанно.
В той же, что сегодня, буксовой куртине
песенка звенела, что звенит и ныне.
Разве ты не помнишь? Тяжелели ветки
от поспевших яблок огненной расцветки,
как сегодня… Разве ты не помнишь это?
Был такой же вечер дремлющего лета.
— И отрадна песня, что немолчно льется,
а не знаю снов я, о каких поется.
Знаю, что и раньше яблоки алели
в безмятежных водах твоего потока;
что давно печали в сердце отболели,
миновали снами той поры далекой;