Выбрать главу
III
Спустились они с перевала Святой Инес; так подходит печальный, пасмурный вечер, ноябрьский вечер холодный. Идут они молча дальше тропинкой на Черные Воды.
IV
На землю спустился вечер; меж буков древних и хилых и сосен столетних солнце багряное просочилось. В лесу громоздятся скалы, набросанные в беспорядке; здесь — яма ощеренной пасти и лапы чудовищ гадких; там — горб бесформенно-грозный, а там — раздутое брюхо, зловещие злые рыла и челюсть с клыком и ухом; и ветки, и пни, и скалы, и скалы, и пни, и хвоя. А ночь и страх по оврагам таятся вместе с водою.
V
Тут волк показался, как угли, глаза его ярко горели. А ночь была темной, сырою, и тучи в небе летели.
Два брата хотели вернуться, и чаща ответила воем. Сто глаз свирепых пылало в лесу у них за спиною. Пришли к верховьям убийцы, пришли они к Черным Водам, к воде, немой и прозрачной вкруг скал огромных, холодных; вверху ястреба гнездятся, и эхо спит, выжидая; чтоб выпить воды кристальной, орлы сюда прилетают; здесь жажду свою косуля, олень и кабан утоляют; вода чиста, молчалива, и вечность она отражает; вода бесстрастна и звезды на лоне своем охраняет. — Отец! — они закричали и бросились в Черные Воды. — Отец! — повторило эхо по скалам и до небосвода.

ЗАСОХШЕМУ ВЯЗУ

Перевод М. Самаева

Его разбила молния шальная, наполовину сгнивший старый вяз. Но с ливнями апреля, с солнцем мая кой-где листва на ветках занялась.
Столетний вяз, с песчаного обрыва глядящий в медленный дуэрский плес, давно для короеда стал поживой, и ствол белесый желтым мхом зарос.
Ему не стать, как кронам тополиным, звенящим у реки и вдоль дорог певучим домом соловьиным.
Лишь муравьиный движется поток вдоль по стволу, и серой паутиной затянута пустая сердцевина.
Пока не рухнул ты под топором, мой вяз, воловьим сделавшись ярмом, оглоблею, распятьем при дороге, пока не превратился ты в поленья, чтоб запылал очаг убогий в домишке ветхом на краю селенья, не взмыл над крышей дымом невесомым; пока не вырван с корнем буреломом, не свален вихрем сьерры ледяной и в океан, кружась в водовороте, не унесен дуэрскою волной, запечатлею я в своем блокноте твоих листков зеленых благодать и, обернувшись к жизни, к свету, буду от дней весенних ожидать для сердца своего второго чуда.

ДОРОГИ{60}

Перевод А. Гелескула

Мой город мавританский{61} за старою стеною, стою над тишиной твоей вечерней — и только боль и тень моя со мною.
В серебряных оливах, по кромке тополиной, бежит вода речная баэсской беспечальною долиной.
Лоза под золотистым виноградом багряна, словно пламя. Как на куски расколотая сабля, Гвадалквивир{62} тускнеет за стволами.
Подремывают горы, закутались их дали в родимые осенние туманы, и скалы каменеть уже устали и тают в этих сумерках ноябрьских, сиреневых и теплых от печали.
На придорожных вязах играет ветер вялою листвою и клубы пыли розовые гонит дорогой грунтовою. И яшмовая, дымная, большая встает луна, все выше и светлее.
Расходятся тропинки и сходятся, белея, сбегаются в низинах и на взгорьях к затерянным оградам. Тропинки полевые… О, больше не брести мне с нею рядом!