Последние слова сильно потрясли старика, он стремительно схватил руку своего гостя и сказал:
— Всему, что вы сейчас здесь говорили, я глубоко сочувствую. Вы совершенно правы, но тем не менее я не могу поступить иначе. Вы не можете, конечно, не понять, как страдаю и я, видя, что мне предоставляется случай совершить такое дело, прекраснее и благороднее которого нельзя ничего представить себе, и что я должен, однако, отказаться от него, чтобы не погубить многих других близких мне людей! Зато я дам вам одно торжественное, священное обещание. Божья благодать ниспошлет вам наконец надежный приют, спокойное убежище после долгих странствий; в этом я убежден, это для меня несомненно. Ну, так знайте, что где бы ни оказалось это место, в каком бы отдалении отсюда, под каким бы солнцем ни находилось оно — дайте мне только знать об этом, и я с сыном своим Ароном пойду к вам, хотя бы для этого понадобилось пройти сотни миль пешком, пойду, несмотря на мой возраст, мою слабость, чтобы принять вас в союз Авраама и устроить для вас место молитвы. Примите это обещание, идущее из глубины моего сердца, и дай Бог Израиля, чтобы возможность исполнить его наступила как можно скорее; тогда я спокойно умру, спокойно положу голову в могилу…
Когда яхту вытащили на берег, в ней оказались такие значительные повреждения, каких не ожидал даже Тирадо. Требовалась большая работа для их исправления. В сущности, Тирадо не был недоволен этим обстоятельством. Он заключил как с графом, так и с бургомистром договор, по которому его экипаж и имущество должны были пользоваться покровительством и защитой на все время ремонта яхты, и который был так выгоден для графа и города, что интересы обеих этих сторон требовали тщательного его соблюдения. После этого он сделал все необходимые распоряжения относительно своей яхты и, выбрав несколько товарищей из числа своих спутников, отправился с ними в соседние Нидерланды.
II
В ту пору Нидерланды находились уже совсем не в том политическом положении, в каком оставил их Тирадо. Кровавая война тяжело прошлась по этой, некогда цветущей стране, во всех ее направлениях. Каждый город, каждое селение превратились в окруженную стенами крепость, каждый, способный носить оружие человек становился воином, как только этого требовала жизнь. По тогдашним стратегическим законам и соображениям нужно было стараться главным образом завоевать возможно большее количество городов и сел, и поэтому около них сосредотачивались войска и велись бои. Ужасна была участь взятого штурмом города, потому что победитель не знал пощады: кровь лилась рекой и бесчисленное множество созданий человеческих рук превращались в развалины. Становилось почти невозможно решить, что именно заставляет людей так яростно истреблять друг друга: религиозный фанатизм, властолюбие или жажда грабежа и убийства — ибо и то, и другое, и третье соединились, чтобы наносить человечеству тяжкие раны. Несмотря, однако, на все это сопротивление нидерландцев оставалось непреодолимым, и как ни плачевно было их положение, но уже в том заключалась их победа, что они неустанно вели эту ожесточенную борьбу. Герцог Альба был отозван королем, и нидерландцы разрушили его статую, им самим воздвигнутую. Как раз в то время, о котором идет речь, правителем в Нидерланды являлся Александр Фарнезе, герцог Пармский, столь же хитрый дипломат, сколь и храбрый полководец. Он собрал вокруг себя отборные испанские и валлонские войска, после чего ему удалось поссорить южные и северные провинции. Но те, в свою очередь, решили порвать все связи с Испанией, а посему объявили герцога лишенным владетельных прав в Нидерландах. Во главе провинций продолжал стоять принц Оранский, высоко держа в руке знамя свободы; к нему относились они с безусловным доверием, он был средоточием и душой борьбы. Недоставало ему только сана главы государства, но фактически эта власть была в его руках, и он неограниченно пользовался ею. Обитатели северных провинций видели в нем свое единственное спасение и дорожили его жизнью. Что будет с ними, когда его не станет?
В маленьком городе Лире, у самой городской стены ютился скромный домик, в котором жил пламенный патриот, почтенный ткач Гартог. Несмотря на близкое соседство вражеской границы, Лир с успехом выдерживал неоднократные нападения, и потому ли, что его положение было не таково, чтобы вызывать особенно большие надежды, или потому, что благодаря своей незначительности он не обращал на себя внимание противника, но решительные, активные действия против него до сих пор не предпринимались. Именно, вследствие этого обстоятельства был он очень удобным приютом для всякого рода разведчиков, соглядатаев и шпионов, которым скрываться здесь было тем легче, что город был довольно густо населен и находился в постоянных торговых связях с другими городами, а также потому, что в нем было много бумагопрядилен с большим количеством рабочих. Когда Тира-до вступил на нидерландскую землю, он прежде всего позаботился о возобновлении своих старых связей, чтобы таким образом получить возможность хоть как-то участвовать в политической жизни этой страны. Ткач в маленьком доме у городской стены был в числе первых, кому сообщили о его прибытии, и вскоре этот человек написал Тирадо, прося его как можно скорее приехать а Лир, так как тут он встретит человека, который может сообщить ему очень важные сведения. Тирадо тотчас отправился в путь и в один октябрьский темный вечер вошел в дом ткача. После обмена сердечными приветствиями и обсуждения положения дел в Нидерландах, хозяин сказал:
— Вы приехали как раз вовремя, потому что человек, ожидающий вас, здесь уже с прошлой ночи и жаждет как можно скорее свидеться с вами.
— Кто же это? — сильно заинтересовался Тирадо.
— Не могу сказать, потому что он не захотел назвать себя. Мне рекомендовали его с хорошей стороны из Брюсселя и Мехелена, и этих рекомендаций было достаточно, чтобы я принял его в свой дом. Все остальное вы узнаете лично от него.
Он отвел Тирадо в заднюю пристройку и впустил в обширную комнату. На диване лежал, как бы погруженный в глубокую задумчивость, человек в широком плаще, с капюшоном на голове. Но как только Тирадо вошел, а ткач удалился, незнакомец вскочил, сбросил с себя плащ и капюшон и бросился навстречу вошедшему.
— Наконец то ты здесь, Тирадо! — воскликнул он. — Я ждал тебя, как младенец ждет материнскую грудь!..
Тирадо кинул на него проницательный взгляд и сразу узнал.
— Алонзо! — крикнул он, но и в тоне, и во взгляде его ясно выражался овладевший им испуг. — Алонзо, неужели это ты! Но каким же образом…
Он остановился. Перед ним стоял друг его молодости, но в каком виде! Худой, словно скелет, со впалыми щеками, на которых проступали красноватые пятна, с ввалившимися, полными зловещего огня глазами, искривленной спиной и почти сплошь седыми волосами.
— Что же ты замолчал? — спросил этот несчастный, — говори дальше, не скрывай своих мыслей. Да, я Алонзо ди Геррера, но каким встретил ты меня здесь?! Я тень самого себя, я призрак Алонзо. Оттого-то я и близок к сумасшествию, и мне приходится бороться с темными силами, чтобы не подпасть под их власть… Как! Неужели и ты оттолкнешь меня от себя — ты, которого я ждал, как спасителя? Правда, я не имею права сердиться на тебя за это… кому же охота водить компанию с…
— Остановись, Алонзо, не обвиняй себя! — строго перебил его Тирадо, но тут же прибавил кротко и нежно: — Приди на мою грудь, Алонзо, прижмись к моему сердцу, никогда не перестававшему биться для тебя!
И он обнял друга, привлек его к себе на грудь, положил его голову на плечо и гладил ее, как отец ласкает несчастного сына. Тут душа этого человека сбросила давившее ее бремя, поток слез хлынул из глаз, он рыдал и дрожал в объятиях своего друга. Тирадо, как мог, успокаивал его — он взял его за руки и усадил на диване рядом с собой.