— Она придет? — обратился он к Тии.
— Обязательно, — отозвалась она из кухни.
Я доиграл пьесу до конца и начал снова.
— Почему она не спускается? — снова спросил он, повысив голос.
Тия вошла в комнату:
— Причесывается. — И рассмеялась смехом, больше похожим на кашель. — Никогда не надо торопить женщину.
Я сыграл второй минуэт.
— Какая прекрасная музыка! Дон Мигель, Фелю великолепно играет, не правда ли?
Я сыграл третий — мама в своем новом желтом платье так и не показалась. Новое желтое свадебное платье, думал я, а из головы не шло словечко, мелькавшее на страницах журнала ABC, посвященных пересказу всяких слухов и сплетен.
Луиза смотрела, как пустеет бутылка и все больше краснеет лицо дона Мигеля.
— Почему она не идет? — не выдержал он, и в его голосе отчетливо прозвучала злость.
Тия подсовывала ему все новые закуски, видимо пытаясь нейтрализовать воздействие алкоголя.
— В тот день, с моим братом, она показала свое истинное лицо, — прорычал дон Мигель. — Она не уважает наше общество.
— Ей было трудно, — возразила Тия.
— Все равно она не должна была прилюдно оскорблять мужчину. Представьте себя на его месте! Шесть лет прошло, а мой брат так и не женился. Разве станут женщины уважать его после этого?
— Да, нехорошо, — поддакнула Тия, но ему этого было мало.
— Кто-то должен ее проучить.
До этого я играл мягко, чтобы не пропустить ни слова из их разговора, но тут заколотил по клавишам изо всей силы, лишь бы ничего не слышать. Мне хотелось исчезнуть в музыке, раствориться в ней, как когда-то на концерте Эль-Нэнэ. Но фортепиано было не моим инструментом. Оно не могло помочь мне спрятаться от жизни.
Отзвучал последний аккорд, и до меня донесся скрип стула. Я вздохнул с облегчением, думая, что дон Мигель встает, чтобы уйти. Он направился к лестнице, и я ждал, что вот-вот услышу, как он спускается вниз. Но он вместо того пошел наверх, на третий этаж, к маме.
— Дон Мигель, я с вами, — сказала Тия.
— Стойте где стоите, — приказал он.
— Фелю, что он делает? — прошептала Луиза.
Мы точно знали: неженатые мужчина и женщина не имеют права встречаться в спальне и вообще в зоне видимости любой кровати. Именно по этой причине у нас в Испании еще лет десять не было профессиональных сиделок, не считая нескольких плохо обученных монахинь. Смерть, по-видимому, была предпочтительнее бесчестия.
Я услышал, как дон Мигель три раза негромко постучал в дверь.
— Я не желаю вас видеть! — прокричала из-за двери мама.
— Дверь заперта, — сообщил нам дон Мигель. — Кто-нибудь, принесите ключ!
Никто не двинулся с места. Дон Мигель повторил свое требование. Я начал вставать из-за пианино.
— Молодец, Фелю, — охрипшим голосом прошептала Тия. — Отнеси ему ключ. Он в верхнем ящике, на кухне, черный такой.
— Я не понесу ему ключ, — отказался я.
Но я уже встал. Зачем?
— Я хочу ей помочь, — прикусив губу, проговорил я.
Дон Мигель продолжал стучать в дверь.
— Давай, Фелю, — подала голос Луиза, — пожалуйста. Скорее!
— Чем ты ей поможешь? — ворчливо буркнула Тия.
— Надо выгнать его из дома! — предложил я.
— Нельзя. Он известный в городе человек…
— Ну и что? А мы отсюда уедем, — сказала Луиза. — Переедем в другой город!
— Везде одно и то же, — неожиданно спокойно сказала Тия. — Это должно было случиться. Вы увидите. Уж лучше так, чем…
Она шмыгнула в кухню и вернулась с черным ключом в руке. Луиза еще раз окликнула ее, но Тия продолжала медленно подниматься по лестнице. Я все пытался придумать, что же сделать. Жалко, что Энрике нет дома. Но я так ничего и не придумал. Ничегошеньки не предпринял. Не послушался своего сердца. Наверное, тогда я и потерял там его частичку.
Наверху мама кричала через закрытую дверь: «No pasará!» По-испански эта фраза может иметь два смысла: и «Он не войдет», и «Этого не будет». Минуют десятилетия, и почти те же слова прозвучат совсем по другому поводу: «No pasaran» — «Они не пройдут». Но слова бессильны. Дон Мигель вошел, и фашистские нацисты прошли, прорвались к власти и стали править Испанией. Самое ужасное, что те, кого мама так любила, стали соучастниками преступления.
С грохотом распахнулась дверь, мама снова крикнула: «No pasará!» — и все стихло.
Тия вцепилась пальцами мне в плечо:
— Играй! Как можно громче! Ради своей сестры.
Я ничего не понимал, но потом сверху донеслись звуки, которые были хуже крика. Тогда я начал играть, ненавидя себя за то, что музыка может не остановить происходящее наверху, а лишь заглушить его.