— Сломан, — сказал Альберто, заходя в комнату. — И разобран на детали. Но для вечерних посиделок, когда нужно усадить шесть или более человек, и с закрытой крышкой вполне подходит.
На нем были та же рубашка и свитер, что и вчера, и мешковатые пижамные штаны, которые мама изо всех сил старалась не замечать.
— Твой смычок, дай-ка мне на него посмотреть.
Я ожидал, что он восхитится прекрасной древесиной, станет расспрашивать о происхождении смычка, о моем отце…
Вместо этого он просто сказал:
— Смычок слишком грязный. Что ты им делал?
Мама смотрела на меня, я — себе под ноги.
— Вот тебе первый урок: имей уважение к орудиям своего труда, — продолжал Альберто. — Я знаю плотников, которые больше заботятся о своих молотках, чем ты о смычке. Когда вы планируете натянуть на него новый конский волос?
Мама посоветовалась с ним насчет смычка, задрав голову вверх, чтобы не смотреть на его неприлично одетую нижнюю половину. Затем выскользнула из комнаты вместе со смычком, довольная, что ей это удалось.
Я ждал, что наше занятие продолжится, но этого не случилось. Альберто ушел к себе, а я остался наедине с безмолвным роялем и стеной, плотно заставленной книжными полками с испанской литературой. Я немного почитал, затем написал длинное и грустное письмо Энрике — единственному человеку, который все, что случилось с нами до сих пор, воспринимал положительно.
На следующий день Альберто ставил мне левую руку. Он показал, как должны лежать пальцы на шейке виолончели, используя ручку от метлы и вставив мне между пальцами винные пробки. Если пробка выскальзывала, когда я неловко двигал рукой вверх и вниз, это означало, что расстояние между пальцами неправильное. К виолончели Альберто не прикасался.
Я надеялся, что она у него не претерпела таких же унижений, что и пианино.
В то же утро мама собралась в ломбард, заложить привезенное с собой серебро и кое-что из белья. Он перехватил ее на полпути:
— Вы собираетесь покупать мальчику инструмент?
— А нельзя ему пока поиграть на вашем? Хотя бы поначалу.
— Нет, нельзя. Мой не годится.
Ночью, лежа на полу рядом с маминой узкой кроватью, я прошептал:
— А может, Альберто вообще не умеет играть на виолончели?
— А зачем бы тогда дон Хосе нам его порекомендовал?
— Но какой же он музыкант, если больше не играет на своем инструменте?
Мама не ответила, но я почувствовал, как она напряглась под суровой простыней.
— Если мне не дадут виолончель, зачем я сюда приехал? Оставался бы лучше дома, в Кампо-Секо. Там у меня хотя бы было пианино. А здесь я играю только на палке от метлы.
— Ты хочешь вернуться?
— Конечно нет, — сказал я. — А ты?
— Возможно, — тихо произнесла она.
— Даже если это небезопасно?
— Там мой дом. — Она испустила было тяжкий вздох, но опомнилась и превратила его в преувеличенно громкий зевок: — Постараемся извлечь максимум пользы из нашего положения. Завтра я поговорю с человеком, который натягивал конский волос на твой смычок. Он знает поблизости все музыкальные магазины. Возможно, он нам поможет. — Она отвернулась к стене, но даже в темноте я продолжал чувствовать ее беспокойство.
На третий день Альберто пошел на кухню и вернулся с замызганным клочком оберточной бумаги. Он небрежно черкнул на нем что-то и протянул маме. Она немного замешкалась, прежде чем взять листок.
— Учебные пособия, — объяснил он мне после того, как мама ушла. Увидев, что я не понимаю, добавил: — Упражнения для начинающего — короткие пьесы, гаммы и этюды.
Он занимался со мной все утро, по-прежнему одетый в пижамные штаны. Медленно расхаживая по комнате, он говорил, насколько ограничен репертуар виолончели по сравнению с фортепиано и скрипкой, а затем рассказал об эволюции инструмента начиная с камерной музыки барокко до восемнадцатого века в Италии, Франции и Германии. Дойдя до Баха, он остановился:
— Это для тебя пока слишком сложно. Вернемся к этой теме, когда ты будешь готов.
Далее наступила очередь Бетховена, затем Брамса. Известно ли мне, что в детстве он играл на виолончели? Потом шли Лало, Сен-Санс и Шопен.
— Его последняя соната посвящена виолончелистке! Попробую напеть ее, если получится. А теперь, — продолжил он, — поговорим о Рахманинове. Всего шесть лет назад он сочинил сонату, в которой виолончели действительно отводится главная роль. Ты не слышал его скерцо? Может, ты и о Рахманинове не слышал?