В ту ночь мне не спалось, я думал над словами Альберто и при этом чувствовал какой-то неприятный осадок. То ли я злился, что он таки не принял обвинений в своем соучастии? Или же из-за того, что происшедшее с ним напомнило мне историю мамы и дона Мигеля. А может, оттого, что он не помог или не остановил Сальвадора — не важно, что именно, но этого хватило, чтобы мне было скверно на душе?
Меня бесило, что от меня он ждал того, чего не смог сделать сам, более того, я этого не особенно-то и хотел, да к тому же мне просто-напросто было страшно не оправдать его ожиданий.
Из спальни я отправился через гостиную в ванную, откуда слышались голоса, доносившиеся из кухни.
— Всеобщая забастовка — да, хорошо, — говорил Альберто. — Но она перерастет в нечто большее. Радикалы хотят одного, анархисты — другого, республиканцы — третьего. Мои прежние друзья считают, что непременно нужно воспользоваться всеобщей неразберихой, и злятся на меня, что я отказываюсь присоединиться к ним.
Разговор прервался, я крадучись, чтобы только не скрипнули доски, стал пробираться обратно в спальню, и тут услышал: «Альма». Я остановился. Никогда прежде Альберто не называл маму по имени.
— Вы должны уехать, — сказал он так тихо, что я вынужден был напрячь слух. — Уехать домой, сейчас, пока есть возможность.
— Слава богу, — пробормотала она.
— В деревне у вас не будет сложностей, здесь же, в окружении известных людей, вам будет небезопасно.
— Фелю не захочет покидать Барселону.
— Но он должен, — сказал Альберто. — К тому же подходящее время для прослушивания. Независимо от его результата, он поймет, что мы для него сделали. В случае успеха у него появится другой учитель, возможно, где-нибудь в другом месте, но не здесь. Если он потерпит неудачу, то отправится домой, но будет все-таки в безопасности.
— Это то, чего я всегда для него хотела. — Ее голос понизился до шепота.
— Знаю, — сказал он, стул под ним скрипнул, будто он придвинулся к ней поближе, чтобы утешить ее: — А тебе?
— Мне?
— Тебе чего бы хотелось?
Я прикрыл уши, не желая слышать хриплый голос мамы и успокаивающий шепот Альберто. Стоя возле двери спальни, я невольно схватился за дверную ручку, мои уши оказались незащищенными.
— Сейчас не лучшее время, — говорила мама.
— А будет ли когда это лучшее время?
— Может, и нет.
Я почувствовал облегчение, и к собственному удивлению — грусть по отношению к ним обоим.
На следующий день в самом начале нашего урока Альберто объявил, что подумывает о том, как бы связаться с доном Хосе.
— Чем быстрее, тем лучше, — сказал я.
Альберто поднял брови, но промолчал и потянулся к стопке партитур и моих записных книжек, которая громоздилась на полу и уже достигла уровня моих коленей.
— Ты должен подготовить что-нибудь. Например, из Сибелиуса, и непременно сонату. Я оставляю выбор за тобой, но как ты смотришь на Сонату соль минор Шопена? Скерцо продемонстрировало бы твое владение смычком.
— Только не Шопен.
— Лало?
— Нет.
— Что же тогда?
В конце концов я сказал:
— Первая сюита соль мажор Баха для виолончели.
— Какая часть?
— Я буду играть с самого начала, пока он не остановит меня.
— Ты так говоришь, будто речь идет о какой-нибудь корриде. Ты не должен ждать, когда он вытолкнет тебя с ринга, твоя задача — хорошо сыграть. Кроме того, первая сюита — самая простая и не для концертного исполнения.
— Она зазвучит, когда я ее сыграю.
— Не знаю, возможно, на дона Хосе произведет впечатление что-нибудь более современное.
— Тогда ему надо слушать джаз.
Альберто поднял руки, показывая, что сдается.
Я постукивал левой рукой по грифу виолончели, горя желанием разозлить его. Он же совершенно миролюбиво произнес:
— Это твой выбор, Фелю.
Его спокойствие только взбесило меня.
— Ах, ваша репутация? Разумеется, она ведь зависит от моего выступления.
— Ты ошибаешься. Она зависит только от моих поступков.
— И на меня вы не возлагаете никаких надежд?
— Ты даже не представляешь, как я на тебя надеюсь. Больше, чем кто бы то ни было, пусть ты и не мой сын. Между прочим, лишь немногие из этих надежд связаны с музыкой.
Голова у меня налилась свинцом, пальцы стали толстыми и неуклюжими. Мгновение назад я бы вспылил, сейчас же стоял совершенно подавленный. Я не мог даже играть и никак не мог определить причину моего неожиданно мрачного настроения.