Нет, нет, поспешил заверить он меня, жаловаться не в его натуре. Подлинной компенсацией была его семья. Исабель и графиня любили его с каждым годом только сильнее, так же как он все больше и больше в них нуждался. В королевском окружении в таком виде услугах вообще нет ничего необычного: возле придворного любого ранга постоянно возникал лакей, готовый наполнить стакан, расстелить салфетку на коленях или исполнить приказ.
— Если ты думаешь, что слепой или король — единственные люди, нуждающиеся в свите, — говорил граф, угадав мои мысли, — только тогда ты поймешь, каков удел музыканта. Он глубоко зависим от самых разных людей: покровителей, издателей, публики. Если ты прибыл из Каталонии с представлением о том, что музыкант — обладатель независимого духа, то оставь его у порога, этот вздор.
Граф увлекался композицией, но больше всего его занимала педагогика. Он обучал придворных музыкантов и даже короля Альфонсо XIII, как только малыш сам мог сидеть на банкетке. Партитуры, которые граф использовал при обучении важных королевских особ, содержали пометки тех давних уроков.
— Вот здесь его величество всегда ошибался, ритм никогда не был его сильной стороной, — говаривал граф ностальгически, слушая, как я играю. — Ему не терпелось уйти с урока. Однажды королева-мать разрешила мне помочь вот с этой пьесой: все форте и пиано обведены кружочками, чтобы напоминать ей, что каждый такт не должен звучать одинаково.
А с молодой королевой он занимался? Она играла? Граф однажды кивнул головой, но ничего не стал объяснять. Я почти ничего не знал о ней, но почему-то представлял ее за роялем, как она играет: спокойно, застенчиво, без страсти. Три года назад, в день свадьбы, на нее было совершено покушение. Поразительно, но она ничем не выдала своего волнения, а продолжала приветствовать с балкона дворца народ, собравшийся, несмотря на холодную погоду: ее голубые глаза были похожи на васильки. Если бы она зарыдала, говорили сплетники, ее любили бы больше. Но что они знали? Величие — это еще не все. Улицы Барселоны научили меня этому.
— А вот здесь нечто другое, — прервал мои мысли граф, вытаскивая потертый лист фортепианных нот и пробегая пальцами по его складкам. — Не подсказывай мне. Я узнаю этот листок. Это концерт Листа для фортепиано. Я храню его с момента последнего урока с одним из своих лучших учеников. Это было… семь лет назад. Он никогда нигде не задерживался надолго. Эта пьеса начинается со сложного положения рук. Это не для тебя. Не эта пьеса.
— А почему он такой… помятый?
— Он топтал его.
— Потому что не мог сыграть?
Мне понравилась идея, что даже лучший ученик графа не смог сыграть всего.
Но граф поправил меня:
— О нет. Он-то смог. Мне кажется, его расстроило, что не он додумался сочинить ее.
Юношеская непосредственность не пугала графа; его вообще ничто не пугало. В отличие от Альберто у него для всего был один принцип, которому, он надеялся, последуют его ученики, — уверенность в своих силах. Он не заморачивался недочетами моего образования, поскольку на собственном опыте убедился, что большинство учеников приходят к нему плохо подготовленными, часто настолько плохо, что было бы гораздо лучше, если б они не имели музыкального образования вообще. Он взялся соскрести с меня налет профессионального невежества, чтобы выстраивать наши отношения, так сказать, с чистого листа. Сначала это давало силы — как и любое очищение, до тех пор пока плоть не становилась лишенной кожи.
Исабель часто присутствовала на наших занятиях, причем это случалось именно тогда, когда ее отец указывал на мои ошибки.
— Соло он исполняет божественно, — заявила она однажды, когда граф аккомпанировал мне на фортепиано.
Мы расположились в музыкальной комнате дворца, примыкавшей к апартаментам графа, высокие двери были закрыты, отчего в теплом воздухе витал аромат свежесрезанных цветов.
— Но не в дуэте или ансамбле, — продолжала она. — Но это не его вина, я знаю. Так или иначе, он… фокусничает, другого слова я не подберу.
Я выпрямился в кресле, стараясь не подавать вида, что меня это задело.
— Исабель права, — заговорил граф. — Ты, бесспорно, талантлив, но слишком долго играл один, и как результат — непоследовательный темп, непредсказуемая динамика и даже замкнутость в общении. Все это говорит об одном: у тебя нет навыков ансамблевой игры. Он в задумчивости обхватил подбородок рукой, потирая пальцами отросшую щетину. — Что я действительно должен сделать, так это вернуть его к азам, собственно к виолончели, здесь у него повсюду проблемы. Лучше пока подождать с игрой в ансамбле.