Машина прокатилась еще несколько метров. Аль-Серрас нажал на блестящую черную кнопку и закрепил тормоз. Он полез в карман за носовым платком, и я заметил, как он сотрясается от смеха.
— Занимаясь любовью, ты сказал? — Он вытер бровь и с резким звуком высморкался. — Черные сопли, вот что получаешь от езды на машине. Неплохо бы иметь защиту от ветра и крышу. Но тогда все будет укрыто от тебя, как в карете или в вагоне поезда. За автомобилями будущее. Они приводят меня в восторг. В самом деле, есть ли более важный вопрос, чем этот: что продержится дольше?
Он сказал это без всякой иронии, хотя его собственный автомобиль только что вышел из строя.
— Кто тебе внушил, что партнеры по дуэту должны иметь интимную близость? Сравнивать музыку с занятием любовью, что за чушь! — Он снова расхохотался, а я отвернулся, пряча покрасневшее лицо. — Это не твоя вина, — продолжил он, — Исабель, так ведь? И моя — я вложил ей это в голову. Да, я. — И он снова рассмеялся.
Аль-Серрас протянул свою большую руку и взъерошил мне волосы на голове:
— Вот что тебе нужно — открытый всем ветрам взгляд! Надеюсь, ты не расстроился. Да и почему ты должен огорчаться? Дни, проведенные за закрытыми дверями с Исабель! Уверен, они были прекрасны.
Он похлопал себя по бедрам. Последовало долгое молчание. Наконец он сказал:
— Граф — хороший учитель. Останься с ним еще на год или на два. Слушай его. Правда, он, как и Исабель, может зациклиться на каком-нибудь одном мотиве. Говорил он тебе, что ты модернист с руками классика?
— Классицист, — сказал я, — с руками модерниста.
— О, тогда между нами разница… И некоторые предостережения относительно Гойи и женщин, — вспомнил он и мечтательно улыбнулся.
Итак, я не был чем-то особенным ни для Исабель, ни для графа. Они предложили мне все то, через что прошел Аль-Серрас. Похоже, мне следовало идти по стопам пианиста.
Именно в этот момент что-то заставило меня пообещать себе не быть на него похожим, и как можно больше. Я уже определил для себя наиболее разумный стиль игры. Это был инстинкт, не фальшь, но я дал себе клятву держаться подальше от его эксцентричности, присущей не только ему, но и многим другим музыкантам. Мое лицо не будет выражать ничего. Моя цель — передавать музыку, не привлекая внимания к себе, сосредоточиваясь на гораздо более важных вещах. Я хотел, чтобы он или кто-то, подобный ему, смог подтвердить мне, что я прав.
Аль-Серрас изучающе смотрел на меня и все никак не мог проморгаться от ветра и пыли.
— У тебя все в порядке? Тебя звать Фернан, да?
— Фелю.
— Фелю, мы должны напоить автомобиль.
— Бензином?
— Водой. Это «стенли стимер», — сказал он, вглядываясь поверх капота в иссушенную зноем дорогу. — В Англии ручей на каждом повороте. А не ручей, так лужа. Но здесь… — И он снова вытер лоб.
— Может быть, это и не самый лучший автомобиль для таких мест, — сказал я.
— Мерси! — прорычал он возмущенно. — Я купил его в агентстве по продаже автомобилей! И, как они объяснили, там, где нет ручьев, есть поилки, даже в Ламанче.
Он потянулся за сиденье, достал оттуда прямоугольный контейнер с навинчивающейся крышкой, похожий на фляжку огромного размера, и вручил его мне: — Вот почему я никогда не езжу без компаньона. В одном квартале сзади, справа за углом… Я уверен, что видел там поилку для лошадей возле фонарного столба. Обо мне не беспокойся. Я постерегу машину.
Идя за водой, я мысленно возвращался к нашему разговору, размышлял над его словами об Исабель и графе, я вызывал в себе чувство неприязни к нему, поскольку все еще стеснялся той радости, что недавно испытал, когда он пригласил меня поехать с ним.
— Фернан, — сказал я громко и с горечью. Он не знал моего имени. Ему просто нужен был подносчик воды для его жалкой паровой машины. Поилки для лошадей. Я споткнулся о булыжник и почувствовал, как боль пронзила бедро. Но однажды, подумал я, когда автомобили завоюют мир, не станет никаких поилок для лошадей через каждые несколько кварталов.
Когда вещи меняются, они меняются не чуть-чуть, а значительно, так основательно, что мы не можем предвидеть изменений: что исчезнет, а что возникнет, чтобы занять место исчезнувшего. Что продержится дольше? Не «стенли стимеры». И не музыка Аль-Серраса.
— Я помню мальчика, — сказал он мне двумя часами позже, сопровождая свой рассказ мощной отрыжкой. Мы смогли запустить «стенли стимер», и это была уже третья таверна, где мы останавливались, чтобы, как он говорил, «перекусить», а сам запивал каждый ломоть хлеба и кусок жирного мяса по меньшей мере двумя стаканами жидкости янтарного цвета.