Это было прекрасно. Обняв руками маленький, теплый, родной кулачок вместо ставших ненужными органов управления, Филипп завороженно наблюдал за изменением окружающей картины. Пока они не опустились ниже уровня шоссе, он еще успел заметить несколько машин следом за контейнеровозом и порадоваться своей интуиции, удержавшей от поворота налево; успел порадоваться за ребят в кабине контейнеровоза, уже возвращавшихся на свою полосу — наверно, в трансе от пережитого; затем за стеклами замелькали деревья — вначале назад и вверх, потом все круче вверх, все круче; машина не заваливалась передней частью, но падала почти горизонтально, отчего они не видели приближающейся земли, видели только деревья, и в какой-то момент просвет между деревьями опять открыл взору печальный, загадочный замок на недостижимой горной вершине. Слабо блеснули Глазки… И все погрузилось во мрак.
Сид с Марией голышом валялись на крошечном пляже, игрой природы устроенном в складке между двумя острыми, высокими, каменистыми утесами. Царевич, обнаженный тоже и похожий на папуасского мальчика, забавлялся морским дном у подножья одного них. Утесы ограждали покой трех существ точно дозорные, оглядывающие безбрежную гладь; позади они были соединены невысокой грядою, отделявшей пляж от всего остального острова — впрочем, столь же необитаемого, как и пляж.
— У тебя красивое тело, — сказала Мария.
— У тебя тоже, — отозвался Сид. — А что это за цепи на тебе? Почему-то две… и такие разные.
— Да так.
— Толстая очень красива, — заметил Сид.
— Да, — сказала Мария. — Ты был женат?
— Нет.
— Почему?
— Потому что воздухоплаватель. А ты была замужем, Мария?
— Да, — ответила она и, помедлив, добавила: — Этот брак был ужасно несчастлив.
— Жаль, — сказал Сид.
Мария вздохнула.
— Я вовсе не собираюсь расспрашивать тебя о подробностях, — сказал Сид. — Я считаю, что чем меньше знаешь о друге, тем дружба прочней; поэтому я терпеть не могу всякие расспросы; в конце концов, если кому-то очень хочется рассказать, он сделает это без всяких расспросов. А другой послушает это (разумеется, в контексте текущей беседы), а через день-два снова забудет, как не очень-то значимый факт. Ведь это и впрямь менее значимо, чем, к примеру, скорость ветров; а смысл общения, мне кажется, в том, чтобы постоянно представать друг перед другом по-новому.
— Ты абсолютно прав.
— Тебе хорошо со мной?
— Ты даже не представляешь, как мне хорошо с тобой. Наверно, я всю жизнь стремилась именно к этому.
— Тебе нужен мужчина?
Мария задумалась.
— Я еще не знаю ответа на этот вопрос. А тебе, Сид, нужна женщина? Я обратила внимание, что за не столь долгое, но вместе с тем и вовсе не краткое время нашего полета ты ни разу не попытался ко мне приставать.
Сид смутился и перекатился на живот.
— А отчего ты перевернулся? — лукаво спросила Мария. — Уж не оттого ли, что у тебя началась эрекция?
Сид оторвал от песка половинку лица и уставился на нее одним открывшимся глазом.
— Мы еще не обсуждали этих тем.
— Это такие естественные темы, — пожала плечами Мария. — Почему бы не предположить, что мы с тобой будем любовниками? Другое дело — что потом… Я слишком много страдала, чтобы сейчас не дорожить тем, что есть. Люди связаны такими тонкими нитями!
— Да.
— Причем я заметила: чем тоньше нить, тем больше она доставляет изысканного удовольствия; но, сам понимаешь, тем легче ее порвать.
— Да. А у тебя было много мужчин?
Мария рассмеялась.
— Ты же сказал, что не интересуешься деталями.
— Я спрашиваю не об истории жизни, а о твоих сексуальных интересах, предпочтениях и так далее.