Она рассмотрела спящего насколько могла. Он был темноволос, загорел и усат; он показался ей похожим на Сальвадора Дали в дни своей молодости. Сосредоточившись, она попыталась уловить запах мужчины. Конечно, это удалось бы, ведь он был совсем недалеко – метра полтора-два до корзины, да столько же внутри нее, – но нагревательная установка, работавшая на холостых, теплыми струями прихватывала воздух вокруг корзины, тянула его вверх и таким образом создавала заслон, не дававший запахам изнутри прорваться к Марии.
Было похоже, что в корзине лишь один этот человек; впрочем, большая часть корзины плетеным бортом ее скрывалась от взора. Если там есть и другие люди, но их не вижу, подумала Мария, все равно что их нет; во всяком случае, это уважительная причина, чтоб не считаться с их интересами. С этой мыслью она сложила ладони рупором и закричала:
–
¡Oye, amigo!
Человек пошевелился, проснулся, сел и сказал:
– Ась?
– Oye, говорю, – повторила Мария, несколько стушевавшись. – Видите ли, уже рассвет; я подумала – вдруг вы проспали; бывает ведь, что будильники не звонят. А то вы могли и просто забыть завести будильник с вечера, особенно если были сильно утомлены, перегружены впечатлениями, да и нетрезвы, если на то пошло (не думайте, я вовсе не осуждаю этого, разумеется если оно еще не успело превратиться в систему). Ну – мне продолжать вас будить или убраться куда подальше?
Человек посмотрел на часы.
– Рановато, – сказал он. – Как тебя зовут?
– Мария, – сказала Мария, – а вот это Игорь. Вообще-то, – добавила она, помявшись, – мы особы в некотором роде титулованные… но этикет я в данном случае оставила бы на потом. Я бы хотела непринужденной беседы; а какая уж непринужденность с этими титулами! Ты не обидишься, если я буду обращаться к тебе на «ты»? У вас, испанцев, это ведь запросто; даже сам король считает естественным, чтобы его друзья – например, виолончелист Ростропович – обращались к нему на «ты». Вот и графиня Солеарес разрешает мне «тыкать»… а как, кстати, тебя зовут?
– Мое имя Франсиско, – отвечал человек, несколько озадаченный обрушившимся на него потоком слов и кажущийся еще слегка сонным, – да-с, Франсиско Кампоамор… но друзья зовут меня Сидом.
– Боже, – ужаснулась Мария. – И я так фамильярно, даже бесцеремонно с тобой разговариваю! Игорек, смотри на этого человека во все глаза, запомни его: это великий Сид Кампоамор, тот самый воздухоплаватель, что обессмертил две дружественные Ордену фирмы, а именно «ВИП-Системы» и «Цельный Бензин».
– Ну… обессмертил – это сильно сказано, – отозвался явно польщенный Сид, – но какой-то резонанс был, это так. Зачем же ты все-таки меня разбудила, Мария?
– Затем, – сказала Мария, – что мы хотим к тебе.
Сид поджал губы.
– Я не занимаюсь прогулочным бизнесом.
Мария посмотрела на царевича и увидела его умоляющие глаза. Она глубоко вздохнула.
– Сид, – шепнула она, – возьми нас к себе в друзья.
– В настоящие? – спросил Сид.
– А разве бывают другие? – удивилась Мария.
– Это долгий разговор, – отозвался Сид. – Вы специально из-за этого сюда поднимались?
– Ах, Сид! – с чувством воскликнула Мария. – Если бы ты узнал, сколько мы пережили невзгод, чтобы добраться сюда, ты бы не раз прослезился!
– Воздухоплаватель, – неожиданно произнес Игорь, – возьми нас, прошу.
Сид почесал репу.
– Знаете ли, – сказал он задумчиво, – никогда я не брал женщин в друзья, а уж подростков тем более; однако что-то словно подталкивает меня к этому иррациональному и даже нелепому поступку. Как бы мне каяться не пришлось! Vale, – продолжал он, выбираясь из спального мешка, покачивая головою и взмахивая рукой, – alea jacta est! Сумеете перепрыгнуть в корзину?
– Почему бы и нет, – отозвалась Мария. – Главное не смотреть вниз; здесь всего-то метра полтора-два, не более.
Она взобралась на перила и прыгнула с них ласточкой, как это делают пловцы в воду. Сид протянул руки ей навстречу; она почти горизонтально падала на него. Он поймал ее в свои объятия и немедленно потерял равновесие; оба с размаху сели на его спальный мешок. Корзина качнулась, точь-в-точь как лодка на плаву, в которую прыгают. Сид и Мария улыбнулись друг другу и встали, чтобы принять еще одного.
Тот нерешительно мялся все еще на площадке.