Вернувшись на палубу, мы нашли Марину на носу, оживленно беседующей с Хорхе. На мое предложение сфотографировать их, оба ответили с умеренным энтузиазмом, но я все-таки сделала несколько снимков, уж очень хорошо они смотрелись вместе. Потом попросила разрешения снять яхту и команду и отправилась на поиски удачных кадров. Я делала крупные планы снастей, канатов, лестниц — в последних отблесках солнца они смотрелись очень живописно. Спустившись в нижний трюм, нашла, где находилась команда, и сфотографировала их троих за столом с очень напряженными лицами. Поднявшись наверх, хотела попросить Марину сфотографировать, наконец, и меня, но столкнулась с Аланом.
— Мы повернули к берегу, через час-полтора будем в порту, — сообщил он.
Сердце мое томительно замерло, к горлу подступила тошнота. «Как, неужели скоро все кончится, мы расстанемся и больше ничего не будет?» Мне хотелось плакать. Видимо, мне не удалось скрыть мои чувства, и лицо выдало боль, которую я испытала при этом известии.
— Что с тобой? — взволнованно спросил он.
Ну как это объяснишь? Я застонала, наклонилась к ноге, чтобы как-то скрыть набежавшие слезы.
— Боюсь, повязку было рано снимать, — ответила я, растирая свою лодыжку.
— Я позову Марину, — предложил Алан.
Только этого сейчас не хватало!
— Не надо, — сказала я твердо, а затем добавила: — Ты же сам говорил, что у нее отпуск, а ей приходится работать. Не будем ей мешать. Моя нога вполне обойдется без медицинской помощи еще час.
На нервной почве я забыла главное правило в общении с Аланом — поменьше говорить. Весь день старалась помалкивать, а тут разболталась. Опомнившись, медленно развернулась и сильно, но изящно прихрамывая, двинулась по коридору в сторону каюты. Я сделала уже десяток шагов, а он меня еще не догнал! Тогда я застонала не от физических, а от душевных мук. Мне так хотелось, чтобы он был рядом, а я опять могла смотреть в его глаза, видеть, как уголки его губ чуть растягиваются в улыбке, мечтать о том, чтобы пальцами или губами коснуться его лица, и почувствовать тепло его дыхания. Я уже готова была обернуться и позвать Алана, когда услышала сзади шаги. Не в силах больше терпеть, я оглянулась: меня догоняла Марина.
— Ну что с тобой, актриса больших и малых академических театров? Все тебе неймется! Иди в каюту!
— Тебя Алан прислал? — Мой голос выдавал полный упадок духа.
— Да, можно сказать, вырвал меня из объятий Хорхе, напомнив про клятву Гиппократа! Что мне оставалось делать? Не рассказывать же всем, что ты у нас симулянт? — ворчала Марина, пока мы шли по коридору. — Шевели ногами и хватит хромать-то. А то я не успею, мне надо еще маяки местные изучить. Мы же обратно идем, ты знаешь? — спросила она, входя в каюту.
— А можно хоть не быстро плыть, а то времени совсем не осталось, — ныла я, задирая штанину.
— Хорхе мне обещал показать маневренность яхты. Попробую заставить его ходить кругами или восьмерками, ну это полчаса, не больше. У них же рабочее время кончается. Ну что ты делаешь? — завопила на меня Марина в раздражении. — Совсем на почве любви голову потеряла! Это не та нога! Хромаешь на левую, а бинтуешь правую? С тобой не только клятву Гиппократа, но и Уголовный кодекс приходится соблюдать, а то я задушила бы тебя бинтом в состоянии аффекта. И присяжные, будь они у нас, меня бы оправдали! — Она замолчала, подкрашивая губы.
— Если ты меня тут задушишь, то судить тебя будут в Испании, а у них есть присяжные? — спросила я уныло, заматывая теперь нужную ногу.
Марина порылась в своем дамском рюкзаке, извлекла с самого дна две пустые обертки из-под каких-то таблеток и бросила их на стол.
— Я тебе сейчас пришлю воды, — сказала она, удовлетворенно оглядывая себя в зеркало.
— Может, лучше вина? — ко мне постепенно возвращалась способность капризничать.
— После рома вино не пьют. А вода — чтобы таблетки запить, — Марина взялась за ручку двери.
— Но тут же таблеток нет! — удивилась я, ощупывая пустые бумажки.
— Тебе надо голову лечить, а не ногу! Зачем тебе таблетки? — и больше ничего не добавив, Марина оставила меня одну.