Оказалось, есть жизнь после свадьбы! Появилась даже возможность обзаводиться любимыми пластинками и книгами из магазинов подержанной книги. Колдунья не возражала ни против моих ночных блужданий, когда на меня наваливалась тоска, ни против танцев-шманцев, на которых я оттягивался до седьмого пота, а она предпочитала наблюдать за мной с нежностью уже и не мамаши, а любящей бабушки. И Колдуньина мать полностью поддалась моему обаянию, заключавшемуся в том, что, знакомясь с кем бы то ни было, я первым делом искал, чем в нем можно восхититься. Она оказалась образцовой деревенской бабусей с двумя классами церковно-приходской школы и радостной детской улыбкой (а каких только ужасов не было у нее за спиной, да и теперь она обретала передышку только тогда, когда обезумевшего после инсульта мужа приходилось на время запирать в психушку; тогда она мучилась от жалости, но начинала спать и дышать). Я никогда не мог применить к ней это грубое слово — теща, и я ей тоже приглянулся с первой же встречи — ветлый (приветливый, надо полагать). Когда перед наложением супружеских цепей Колдунья решила поумничать, брать ей или не брать мою еврейскую фамилию, — а то, мол, может на детях отразиться, — эта полуграмотная крестьянка, убежденная в том, что раньше на паску солнце прыгало: «Прых, прых!», — произнесла торжественно: «А что яму, то й вам». И когда впоследствии мы всем семейством летели в отпуск и Колдунья, хоть и с юморком, начинала ныть, что когда, де, самолет встряхивает, она каждый раз прощается с жизнью, нежная бабушка искренне смеялась: «Чаго ты боисси, дурочка, разобьетесь, так вместечки!»
Сдавал я по-прежнему все математическое на круглые пятерки, а все идеологическое на тройбаны, хотя ради семьи уже старался не терять повышенных стипендий. Но меня эти инквизиторы как-то все равно раскусывали и не ставили двойки только потому, что я более или менее знал источники. Которые-то и были наиболее чудовищными: нашей душой, де, правит самое скучное и тупое — хозяйственные нужды. Правда, финансовые потери я с лихвой возмещал, и тогда, и потом, северными шабашками. А за деньгами или за туманом и за запахом тайги мы туда рвались? Разумеется, мы желали срубить побольше капусты, но примерно эти же бабки можно было срубить и в Ленобласти, однако об этом и подумать было нелепо. Нет, бабки нужно было срубать в диких тундрах, спать в бараках или вагончиках-балкáх, пожираться мошкой и комарами-вертолетами, а потом прокутить половину капусты за два вечера, а на вторую половину купить у фарцовщиков джинсы Вранглер, — вот это было по-нашему. Это для неокрученных. А для меня, женатика, был другой высший миг торжества — рассыпать веером перед ахающими женщинами розовую пачечку червонцев. Оставляя себе только на кино да на редкую чашечку кофе. Ну, а зимой и летом щеголять в хабэшных джинсах за шесть рэ и туристских ботинках за чирик — это лишь подчеркивало спортивную фигуру и ослепительный интеллект. Ничуть не мешавший натруженным кулаком по донышку выбивать пробки из бутылок.