Мы красавцы — вот за что шла борьба! Даже советская запущенность в этом мужественном мире светилась романтикой — черные растрескавшиеся бараки, драные серые бревна, балки, облезающие шелудивыми оленьими шкурами… И какой был кайф извлечь из рюкзака обшитые вампумом унты из оленьего меха, чтобы полюбоваться сияющими глазами той, кому они предназначались. Пусть даже мех через полгода осыплется. Зато все встречные собаки будут бежать за Колдуньей, чтобы его понюхать. Кайф был и в работе: катер, волокущий на буксире плот из бревен, из которых мы рубим новую школу на городках, бревенчатых подпорках, чтобы не подтаяла вечная мерзлота — несмотря на робкую заполярную жару работаем в ватниках: рубаху вертолеты прокусывают как не фиг делать. Если резко вдохнешь — обязательно проглотишь комара, — все-таки мясо, как любим мы зубоскалить. Пьем культурно, полбанки на двоих только после воскресной бани, напоминающей застенок.
Серьезные дома в Заполярье рубят на сваях — на запариваемых (запаиваемых) в вечную мерзлоту бревнах. На вечной мерзлоте, — лом оставляет лишь полированные вмятинки, зато прижатая к ней соплом водопроводной толщины труба, из которой свищет перегретый пар, обращает мерзлоту в грязевой гейзер, булькающий пузырями в кулак величиной. Бревна-сваи в этот двухметровой глубины сосуд раскаленной грязи (это чистая грязь) вгоняют бабой — мясницкой колодой, воздетой на две полированно-ржавые рукоятки.
Для добывания перегретого пара использовался паровозного обличья котел в балке, где мы с Салаватом под присмотром плотника Юры (бритобородый русский богатырь в брезентовой робе) регулировали давление безо всяких там котлонадзоров. Стрелка замызганного манометра и при холодной топке стояла далеко за смертоносной красной чертой, а вместо положенных опечатанных клапанов с одной стороны была подвешена на проволоке стальная труба, с другой — половинка кухонной плиты. Если балок начинало трясти, нужно было приподнять плиту рукой, пар устрашающе свистал, превращая балок в прачечную, — и все приходило в норму. «Взорвется — так и мы вместе с ним», — утешал нас Юра. В смысле, взлетим вместечки, отвечать не придется.
Когда я рассказал об этом Колдунье — просто для забавы, она пришла в негодование: «Вот бы тебе уши за это накрутить!», — и показала, с каким наслаждением она бы мне их накрутила. Когда она слышала по радио, что где-то утонуло судно, погибло сколько-то там человек, она восклицала жалобно: «А жены?..» — «А что мужья утонули, это ничего?»
Колдунья не препятствовала моим трудовым подвигам, а унылое репетиторство она мне настрого запрещала. И то сказать, когда раз пять подряд повторишь определение квадратного корня, это наводит тоску. Куда приятнее перетаскать в трюм пару-тройку тонн мешков муки по центнеру каждый. Любопытно, что восемьдесят кило несешь без усилия, а сто заметно придавливают к мосткам.
Колдунья гордилась и этим, а в особенности тем, что на глазах всего барачного двора я в одиночку таскал на плече списанные шпалы, которые другие мужики носили вдвоем, — до меня так умел только ее отец, пока был здоров (шпалы на дистанции лимитчикам-путейцам выдавали вместо дров). Но ее беспокоило, что я все еще не вписался ни на какую кафедру, а вот Тишкин и Цукерброт уже давно работают с научными руководителями. «Вот я возьму тебя за ручку и отведу на кафедру математической кинетики», — мурлыкающим голосом грозила Колдунья. Кажется, так называлась кафедра, где занимались моей любимой плазмой.
Заведовал плазмой профессор, кажется, Филипченко, гарный хлопчик лет пятидесяти с красиво прошитым сединой вьющимся чубчиком и губками бантиком. Он читал нам теорфизику, и меня уже коробило, что там интуитивно понятное не доводилось до математической чистоты. Дифференцировалось, например, число молекул — ну что за неопрятность! Их надо либо размазать в континуум, либо заменить дифференциальные уравнения разностными. Я и вдумывался больше в основы, чем в подробности, и Филипченко на досрочной сдаче теорзачета сразу раскусил, что я слишком много об себе понимаю.
Но к моим ответам на билет он придраться не сумел, а спросил о какой-то мелочи, до которой я не опускался. Когда какая-то хрень будет константой. Ах, ты хочешь меня вынести? Так тебе придется прибегнуть к насилию, изобразить справедливость я тебе не позволю! Я начал импровизировать, не отходя от кассы. Если эта хрень константа, значит, производная ее есть тождественный ноль, дифференцируем под знаком интеграла, производную берем из уравнения Шредингера, интегрируем по частям, еще пару раз тяп-ляп, и мы имеем необходимое и достаточное условие. Да, на лекциях Филипченко давал другую формулу, но моя ей эквивалентна (или найдите у меня ошибку). Филипченко понял, что в дискуссии он может уронить свой авторитет, и перешел к насилию.