Моя деликатность приносила плоды — Лешина пришибленность не держалась дольше двух-трех дней. Он и сейчас принял у меня чемодан с Ангельскими бебехами со снисходительным: «Эх, интеллигенция!..». Леша и на эскалаторе стоял спиной к движению и заливал что-то залихватское, и на все мои попытки обратить его лицом к опасности отвечал снисходительным «не бзди», — мне оставалось только покрепче держаться свободной рукой за резиновую ленту и стать так, чтобы при его падении было легче его обойти. Однако Леша, медленно валясь, успел свернуться калачиком и вместе с чемоданом перекрыл движение полностью. Но перепрыгивать его мне не пришлось — дежурная тетка мгновенно среагировала, и эскалатор встал как вкопанный. Я удержался за ленту, но где-то в вышине кому-то, кажется, повезло меньше. Дежурная в шинели на него разоралась, Ангел испуганно захныкал, и она махнула рукой — идите, дескать. Ангел уже доверял мне настолько, что тут же успокоился, а Леша всячески старался показать, что случилось нечто не стоящее внимания. Дома Леша первым разделся и разулся, и принял у меня Ангела со снисходительным вздохом: эх, мол, интеллигенция, никуда без нас… И усадил его в середину раскладного красного кресла, которое я специально для Леши притаранил на голове из мебельного километра за полтора, и Ангел тут же перевесился вперед и полетел на пол вниз головой.
— Он же ж ишшо край не понимаить, — запричитала бабушка Феня, пытаясь перекричать отчаянный Ангельский рев.
У него на лбу мгновенно выросла красная шишка сантиметра полтора ростом, но заливался слезами он, я видел, уже не от боли, а от горя и с отчаянием сквозь слезы вглядывался только в меня: как же я мог такое допустить?! (Обычно-то он, когда возьмешь его на руки, сразу начинал внимательно озираться — с новой высоты ему открывались новые горизонты, а то приходилось, привстав на цыпочки, наугад хлопать ладошкой по столу, — авось, что-нибудь да попадется.) К счастью, в тот раз Колдуньи не было дома, а для меня немыслимо выказать какое-то неудовольствие человеку, который от меня зависит материально. Да и не нарочно же он так его посадил! Просто от лихости. Зато в следующий судьбоносный раз мы дома были все. Когда Леша еще только громыхнул чем-то в коридорчике, где громыхать было решительно нечем, я сразу понял, что он пьян эпохально. А когда, прошатавшись к столу, он оперся на него кулаками, свесив золотой с медными протертостями чуб, мне стало ясно, что он не только пьян, но и патетичен. Пафос у них в семье всегда был первым шагом к скандалу, и я, как бы что-то вспомнив, поспешил удалиться на холодную кухню, притворившись, что не расслышал его мычащее: «Драпаешь? Телок!» Но, пока я раздумывал, не отправиться ли мне почитать в свое постоянное укрывище — на райвольский вокзальчик, из комнаты донесся исступленный вопль Ангела. Обварили, мелькнула безумная мысль. Хотя обваривать там было вроде бы нечем, но именно сегодня бабушка Феня нам рассказала, как чья-то двухлетняя девочка обернула на себя кастрюлю с кипятком. Удивляюсь, как я сам не сошел с ума, пока добежал до комнаты, из которой более не донеслось ни звука — как будто Ангел испустил последний вопль и умер. Однако в дверях меня оглушил еще более пронзительный визг (после первого вопля Ангел просто зайшелся, то есть задохнулся), и ошарашила ринувшаяся мне навстречу теща: «Чужие люди не бросять!..». Я окончательно ошалел и оттого, что никогда ее не видел разгневанной, и оттого, что совершенно не мог взять в толк, чего она от меня хочет. Но все-таки смертный ужас отхлынул — Костик был жив на руках у белоснежной Колдуньи, хотя и превратился в сплошной вопящий ротик на помидорно-глянцевом личике. И лишь потом я заметил Лешу, завалившегося в щель между стенкой и гофрированным боком печки. «Так я его, что ли, еще и вытаскивать должен?!» Но делать было нечего: Костика явно ужасала эта застрявшая фигура, он именно в нее впивался вытаращенными глазенками. Еще заикаться начнет — он уже становился пурпурным.
Я начал протискиваться за припекающую печь, нависая над Лешей (иначе бы мне пришлось на него наступить) и упираясь рукой в стену за печью, поэтому я мог тащить его лишь одной левой. Он, правда, тоже пытался мне помогать, и бабушка Феня тянула его за ноги, так что в конце концов, почти стащив с него пиджак и штаны в скрытую клетку, мы выволокли его на простор.