Брак
У моей жены каштановые волосы, карие глаза и кроткий нрав. Иногда мне даже кажется, что у нее слишком кроткий нрав и что она балует детей. Она не в силах отказать им ни в чем, и они делают с ней что хотят. Мы с Этель оба выросли в Морристоне, штат Нью-Джерси, и я даже не помню, когда мы познакомились. Женаты мы уже десять лет, и все это время мне казалось, что у нас отличные отношения, что брак наш на редкость удачен. Мы живем в восточной части города, в районе Пятидесятых улиц, где занимаем квартиру в небольшом доме без лифта. Сын наш Чарлз — ему шесть лет — ходит в хорошую частную школу, а дочка пойдет только в будущем году. Мы постоянно ворчим, что нас воспитывали неправильно, а между тем изо всех сил стараемся дать своим детям точно такое же воспитание и посылаем их, в конце концов, в те же самые школы и колледжи, в которых учились сами.
Этель окончила женский колледж где-то в восточных штатах, а затем училась в Гренобле, в университете. Вернувшись из Франции, она устроилась на работу в Нью-Йорке, а через год мы с ней поженились. Она повесила было свой диплом над кухонной раковиной, но шутка скоро приелась, и куда с тех пор девался этот диплом, я не знаю. Этель кротка, как я уже говорил, и характер у нее жизнерадостный, легкий. Мы с ней принадлежим к той огромной прослойке среднего класса, которая живет памятью о лучших днях. Деньги, потерянные когда-то в результате неудачных спекуляций, играют огромную роль в нашей жизни, и мне подчас представляется, что мы походим на эмигрантов, на горсточку людей, которые, хотя и решились пустить корни на чужбине, все же никак не могут позабыть скалистые берега своей родины. Бытие наше обусловлено моим скромным жалованьем, дни у Этель походят один на другой, и их нетрудно описать.
В семь часов утра она встает, включает радио и одевается. Потом будит детей и готовит завтрак. В восемь часов сажает сына на школьный автобус и, возвратившись, принимается заплетать косы девочке. В половине девятого я ухожу, но знаю, что каждое движение Этель связно с хозяйственными хлопотами, приготовлением обеда, хождением по магазинам и возней с детьми. Я знаю, что по вторникам и четвергам, между одиннадцатью и двенадцатью, она идет в крупный продовольственный магазин; что от трех до пяти в хорошую погоду она сидит на одной и той же скамейке в одном и том же скверике; что в понедельник, среду и пятницу она убирает квартиру, а в дождливые дни чистит ножи, вилки и серебряные подсвечники. Когда я прихожу домой в шесть часов, она обычно моет овощи или колдует над плитой. Потом, после того как дети, сытые и чистенькие, лежат в своих постельках, а в столовой накрыт стол, она останавливается посреди комнаты, словно потеряла что-то или забыла; и я знаю, что если в эту минуту глубокой задумчивости я попытаюсь с ней заговорить или дети станут звать ее, она все равно не услышит. Но это всего лишь минута. Она зажигает четыре белые свечи в серебряных подсвечниках, и мы усаживаемся за свою скромную трапезу.
Раза два в неделю мы ходим в гости и примерно раз в месяц принимаем гостей. Видимся мы обычно с теми из наших знакомых, кто живет по соседству. Так удобнее. Мы часто бываем у Ньюсомов. Эта гостеприимная чета живет совсем близко, за углом. На вечерах у них всегда многолюдно, публика самая пестрая, и дружба завязывается легко и незаметно.
На одной из таких вечеринок мы почему-то — я так до сих пор и не знаю почему — подружились с доктором Тренчером и его женой. Насколько я помню, инициатива в этой дружбе принадлежала миссис Тренчер, которая после первой же встречи принялась названивать Этель. Мы у них часто обедали, они тоже бывали у нас, а иногда вечерком доктор Тренчер, прогуливая таксу, заглядывал к нам один. Человек он симпатичный, а доктора говорили, что он и врач хороший. Тренчеру около тридцати лет, его жене — побольше.
Я бы назвал миссис Тренчер дурнушкой, однако трудно сказать, чего ей не хватает. Она маленькая, неплохо сложена, у нее правильные черты лица, и я думаю, что все дело в ее чрезмерной застенчивости и преувеличенно низком мнении о себе. Доктор Тренчер не пьет и не курит, и, может быть, поэтому худощавое лицо его всегда выглядит таким свежим, а взгляд голубых глаз так ясен и тверд. Впрочем, моложавость доктора так же, как непривлекательность миссис Тренчер, вероятно, обусловлена причинами внутренними, а не внешними. Он обладает тем особым оптимизмом, который присущ всем преуспевающим врачам; смерть для него лишь досадная неудача, и он убежден, что в принципе всякая болезнь поддается лечению.