Тренчеры тоже живут неподалеку от нас, в старомодном удобном особняке, без затей. Но того человеческого тепла, которое излучают его обитатели, не хватает на весь дом с его большими комнатами и мрачными коридорами.
Побывав у них, уходишь с ощущением, что видел множество нежилых комнат. Миссис Тренчер, должно быть, привязана ко всему, что ей принадлежит: к платьям, драгоценностям, безделушкам и старенькой таксе Фрейлейн. За столом она кормит Фрейлейн исподтишка, словно ее за это наказывают, а после обеда переходит на диван, и Фрейлейн устраивается рядом. Как-то вечером, взглянув на миссис Тренчер и увидев в зеленоватом отблеске телевизора ее изможденное лицо и худые руки, которыми она гладила Фрейлейн, я понял, что передо мной добрая и очень несчастная женщина.
Миссис Тренчер заводила с Этель длинные телефонные разговоры по утрам, приглашала ее на завтраки, звала на утренние спектакли. А Этель днем всегда некогда, и она терпеть не может длинных разговоров по телефону — так по крайней мере она говорит. Этель утверждает, что миссис Тренчер — неугомонная и назойливая сплетница. Однажды под вечер на скверике, куда Этель ходит с детьми гулять, появился доктор Тренчер. Он проходил мимо, увидел ее, подсел, да так и просидел с ней, пока не наступило время вести детей домой. Через несколько дней он снова пришел и с тех пор, как сообщила Этель, стал наведываться туда чуть ли не каждый день. Этель решила, что у него, должно быть, не очень много больных и что от скуки он рад болтать с кем угодно. Потом однажды, когда мы с Этель мыли посуду, она задумчиво сказала, что Тренчер как-то странно держится: «Смотрит, смотрит на меня, а потом вздыхает». Я знаю, в каком виде моя жена появляется в скверике: в стареньком клетчатом пальтишке, в калошах и в моих солдатских перчатках; на голове — косынка. Скверик же — просто-напросто огороженный мощеный пустырь, зажатый между трущобами и рекой. Трудно было допустить, чтобы холеный, щеголеватый доктор в самом деле влюбился в Этель. Несколько дней она не говорила о нем, и я решил, что их встречи прекратились. В конце месяца был день рождения Этель. Я совсем о нем позабыл, но когда вернулся в тот вечер домой, в столовой всюду стояли розы. От Тренчера, пояснила она. Я досадовал на себя за то, что забыл о дне ее рождения, и поэтому розы Тренчера рассердили меня. Я спросил ее, виделась ли она с ним последнее время.
— Еще бы, он чуть ли не каждый день приходит на скверик. Ах да, я ведь тебе не говорила! Он признался мне в любви. Он меня любит. Он жить без меня не может. Он готов шагать по раскаленным углям, чтобы только услышать мой голос. — Она засмеялась. — Так он говорит.
— Когда он это говорил?
— И в скверике. И когда провожал домой. Вчера.
— Когда же он сделал это открытие?
— В том-то и штука! Он знал, что любит меня, еще до того, как мы познакомились у Ньюсомов. Недели за три до того он увидел меня на автобусной остановке и понял, что любит. Он, конечно, сумасшедший.
В тот вечер я был истерзан мыслями о налогах и неоплаченных счетах, и из-за страшной усталости я не мог отнестись к признанию Тренчера всерьез: я видел тут смешное недоразумение, и только. Я считал, что, как все люди, он опутан сетью обязательств, денежных и моральных, и что влюбиться в женщину, которую он увидел на улице, для него так же невозможно, как отправиться гулять пешком по Французской Гвиане или переехать в Чикаго и там начать новую жизнь под новой фамилией. Вся эта сцена в скверике представлялась мне одним из тех случайных эпизодов, из которых сплетается жизнь большого города. Слепой просит вас перевести его через улицу и в ту самую минуту, когда вы собираетесь с ним расстаться, хватает вас за руку и принимается горько жаловаться на жестокость и неблагодарность своих детей; или вы отправились в гости, поднимаетесь на лифте, и вдруг лифтер поворачивается к вам и сообщает, что у его внука полиомиелит. Город полон случайных признаний, едва слышных криков о помощи, он кишит прохожими, которые при первом же намеке на сочувствие расскажут вам свою жизнь. Тренчер в моих глазах был, по существу, таким же лифтером или слепым. Его признание имело не больше отношения к нашей жизни, чем встреча с этими случайными людьми.
Миссис Тренчер больше не звонила, и мы перестали ходить к ним, но изредка, когда я опаздывал на службу, я видел доктора в автобусе. Он в этих случаях проявлял вполне естественное замешательство; впрочем, утренний автобус обычно бывал переполнен, и нам без труда удавалось избегать встречи лицом к лицу.
Примерно в это время я совершил деловую оплошность, которая обошлась фирме в несколько тысяч долларов. Не то чтобы это грозило мне увольнением, но такая возможность всегда где-то маячит у меня в сознании. По этой ли причине или просто оттого, что я вечно поглощен необходимостью зарабатывать все больше и больше денег, только я позабыл об эксцентричном докторе. Целых три недели Этель ни разу не упоминала о нем. Но вот как-то вечером я сижу с книгой и вдруг замечаю, что она стоит у окна и смотрит на улицу.