Я слышал, как она укладывается на диване, и потом все замолкло.
Мне хотелось бы думать, что Тренчеры уехали, но и теперь, когда я опаздываю на службу, я встречаю его в автобусе. А однажды я видел его жену, она шла в библиотеку, и Фрейлейн семенила рядом. Миссис Тренчер совсем уже не молодая женщина. Я плохо разбираюсь в возрастах, но не удивился бы, если б оказалось, что она старше мужа на все пятнадцать лет. По-прежнему, когда я прихожу домой с работы, Этель сидит и чистит овощи. Я иду с ней в детскую. Комната ярко освещена. Дети разломали ящик из-под апельсинов и построили из досок нечто чудовищно громоздкое и устремленное ввысь, а я гляжу на Этель, и в ее лице, словно в зеркале, сияет и отражается все: прелесть наших детей, их строительный пыл, яркий свет лампы. Затем она кормит детей, купает их, накрывает на стол и на минутку останавливается посреди комнаты, словно пытаясь найти связь между только что прошедшим днем и наступившим вечером. Но это всего лишь минута. Она зажигает четыре свечи, и мы садимся ужинать.
Приключение на Саттон-Плейс
В воскресенье утром Дебора Теннисон ждала у себя в детской, когда отец подаст ей условный сигнал и можно будет вбежать к родителям в спальню. Ждать пришлось долго, потому что накануне у них до поздней ночи сидел гость — нужный человек из Миннеаполиса, — и они много пили. Но вот отец подал сигнал, и девочка с радостным визгом побежала по коридору, натыкаясь в темноте на стены. Отец взял ее на руки и поцеловал; потом она подошла к постели, где еще лежала мать.
— Здравствуй, моя милая, здравствуй, мое золото,— сказала мать. — Руби тебя покормила? Ты сыта?
— Сегодня такой хороший день,—сказала Дебора. — Бо-же-ственный!
— Пожалей мамочку, — сказал Роберт, — мамочка сегодня с похмелья.
— Мамочка сегодня с похмелья, — повторила Дебора и погладила мать по лицу.
Дебора была прелестная девочка с волнистыми волосами, отливающими золотом и серебром. Ей еще не исполнилось трех лет. Она росла в большом городе, и ее ухо привыкло к таким словам, как «похмелье», «коктейли». Родители целый день пропадали на службе, и Дебора обычно видела их только по вечерам, когда ее приводили прощаться на ночь. У них всегда бывали гости, и они всегда пили. Деборе давали в руки блюдо с копченой семгой, и она обносила им гостей. Коктейли прочно вошли в ее сознание, как необходимая ось, вокруг которой вращается жизнь взрослых. Из мокрого песка она лепила рюмочки и, разглядывая книжки с картинками, ни на минуту не сомневалась, что все изображенные там чашки, бокалы и стаканы наполнены коктейлями и виски.
В ожидании завтрака Теннисоны читали «Таймс». Дебора разложила на полу воскресное приложение к газете и занялась сложным фантастическим ритуальным действом, на который ее родители перестали уже обращать внимание — таким оно сделалось привычным. Она делала вид, что надевает платья и драгоценности, изображенные в газетных рекламах. Кэтрин возмущалась ее жадностью и вульгарным вкусом; и тем не менее, монолог девочки, звонкий и простодушный, казался частью прелестного солнечного утра.
— Надень туфли, — приказывала она себе и делала вид, что обувается. — И накидку из норки.
— В накидке будет жарко, деточка, — вмешалась Кэтрин. — Надень лучше боа.
— Надень боа, — повторила Дебора.
Вошла прислуга с кофе и апельсиновым соком и сказала, что миссис Харли уже ждет. Роберт и Кэтрин поцеловали Дебору и пожелали ей весело провести время в парке.
Миссис Харли приходила каждое утро и занималась с Деборой весь день — для постоянной няни в квартире у Теннисонов не было места. Миссис Харли была вдовой. При муже она ни в чем не нуждалась и жила в свое удовольствие, но капитала у них не было, и после его смерти ей пришлось идти в няньки. Она говорила, будто любит детей и будто всегда мечтала иметь ребенка; на самом же деле это было не так. С детьми ей было скучно, они ее раздражали. Впрочем, сейчас, когда она спускалась с Деборой, можно было и не заметить горькой складки у нее на лице, просто — добрая, темная женщина.
—- Какое чудесное утро, не правда ли?—сказала она лифтеру и швейцару с чисто ирландской приветливостью и благожелательством. — Просто божественное.