Центральный парк, его зелень, толпы гуляющих казались ему кощунством. Гостиница «Принцесса» помещалась в унылом переулке, ответвляющемся от одной из Семидесятых улиц. Они вступили в затхлый вестибюль. При виде полицейского, портье насторожился. Он взглянул на доску, куда вешали ключи, и сказал, что миссис Эмерсон дома. Пусть поднимутся прямо к ней.
Старик-лифтер повез их в золоченой клетке лифта.
Они постучались, и миссис Эмерсон сказала: «Войдите!» Роберт не был знаком с ней. Он только видел ее, когда она стояла в дверях детской, пока Дебора прощалась с родителями на ночь. Теперь он вспомнил, что она англичанка и что его когда-то поразил ее голос — изысканный, с какой-то затаенной тревогой.
— Ах, это вы, мистер Теннисон,—сказала она, узнав его.
Сержант резко спросил ее, где она провела утро.
— Не волнуйтесь, миссис Эмерсон, — сказал Роберт. Он боялся, как бы с ней не сделалась истерика: тогда уже ничего нельзя будет узнать. — Сегодня утром пропала наша Дебора. Мы думали, может, вы что-нибудь знаете. Миссис Теннисон говорит, вы написали ей письмо.
— Ах, какая беда, — сказала она своим мягким, негромким голосом, исполненным достоинства. — Да, да, конечно, это я ей написала письмо. Мне открылось во сне, что вам сейчас особенно нужно беречь вашу девочку, что иначе вы ее можете потерять. Я ведь толковательница снов — это моя профессия. Когда я уходила от миссис Теннисон, я говорила ей, чтобы она хорошенько присматривала за дочерью. Как-никак, ребенок родился под этой ужасной новой планетой, Плутоном. Я была на Ривьере, когда ее впервые открыли, в тридцать восьмом году. Мы все знали, что должно свершиться что-то ужасное. Я очень любила девочку, — продолжала она, — и сожалею о своем разрыве с миссис Теннисон. Эта девочка отмечена огнем — медленным, потаенным огнем. Я изучила ее ладонь досконально. Я ведь с ней провела немало времени. У нее длинная линия жизни, уравновешенная натура и ясная голова. Правда, имелись кое-какие признаки опрометчивости — тут-то и нужен был родительский глаз. Я видела бездну, нависшую опасность, риск. Потому-то я и написала миссис Теннисон такое письмо. За эту свою услугу я не взяла с нее денег.
— Отчего вы поссорились с миссис Теннисон? — спросил сержант.
— Мы понапрасну тратим время,—сказал Роберт. — Совершенно напрасно. Едемте назад.
Он встал и вышел из комнаты, и сержант последовал за ним. Они ехали долго. Воскресные толпы, скопляясь на перекрестках, поминутно задерживали их. Перед домом прогуливался сыщик.
— Поднимитесь к жене, — сказал он Роберту.
Ни швейцар, ни лифтер с ним больше не заговаривали. Он вошел к себе в квартиру и позвал Кэтрин. Она сидела в спальне, у окна. На коленях у нее лежала черная книга. Это была библия. Какой-то их приятель спьяну стащил ее в гостинице и подарил им. Они ее почти никогда и не раскрывали — разве что понадобится какая-нибудь цитата. За окном виднелась река — широкая, яркая полоса света. В комнате было очень тихо.
— Ну, что миссис Эмерсон? — спросила Кэтрин.
— Чепуха. Смешно было даже думать, что она способна обидеть ребенка.
— Ренэ звонила опять. Она отвезла миссис Харли домой. Она просит позвонить, когда мы найдем Дебору. Я не хочу больше видеть Ренэ.
— Еще бы!
— Если с Деборой что случится, я не прощу себе, — сказала Кэтрин.—Я не прощу себе никогда. Мне все кажется, будто мы принесли ее в жертву. Я только что читала про Авраама.
Она открыла библию и прочла вслух:
— «Бог сказал: возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Исаака; и пойди в землю Мориа и там принеси его во всесожжение на одной из гор, о которой я скажу тебе. Авраам встал рано утром, оседлал осла своего, взял с собою двоих из отроков своих и Исаака, сына своего; наколол дров для всесожжения и, встав, пошел на место, о котором сказал ему бог».
Она закрыла книгу.
— Чего я боюсь, это—сойти с ума. Я все время твержу про себя номер нашего телефона и адрес. Ведь это же бессмысленно, правда?
Роберт положил руку ей на лоб и погладил ее по голове. Ее темные волосы были расчесаны на косой пробор, как у девочки.
— Боюсь, что я схожу с ума, — повторила Кэтрин.— Ты знаешь, что я чуть не сделала, когда ты ушел? Я хотела взять ножик, острый ножик, открыть шкаф и порезать все свои платья. Я хотела искромсать их в клочья. Потому что они все такие дорогие. Ведь это бессмысленно, правда? Нет, нет, конечно, я не сошла с ума. Я все понимаю. Ты знаешь, у меня ведь в детстве умер братишка. Его звали Чарлз, Чарлз младший. Его назвали в честь отца, умер он от какой-то болезни (не знаю, какой), когда ему было два с половиной года — столько, сколько Деборе сейчас. Конечно, маме с папой было тяжело, только у нас совсем другое. Я тут сидела и все думала. Я знаю, что я кругом виновата. Я была скверной матерью и скверной женой, и это мне наказание, я знаю. Я нарушила все клятвы, ни одного обета не сдержала. Девочкой я давала себе обеты в новолуние и когда выпадал первый снег. И всегда их нарушала. Но я говорю так, точно мы ее потеряли, но ведь мы не потеряли ее, правда? Они ведь найдут ее, полицейский сказал, что найдут.