Наступил роковой вторник. Они пообедали. Лора принялась мыть посуду, а Ральф вытирать. Затем он сел читать газету, а она взялась за шитье. Ровно в четверть девятого из спальни раздался телефонный звонок. Ральф спокойно подошел к телефону и снял трубку. Знакомый предлагал два билета в театр, на спектакль, который должен был вот-вот сойти со сцены. Потом телефон долгое время молчал, и в половине десятого Ральф сказал, что вызовет Калифорнию сам. Его соединили сейчас же, и свежий женский голос сказал в трубку:
— А, мистер Уитмор! Мы как раз пытались связаться с вами, но у вас была занята линия.
— Можно поговорить с мистером Хэдамом?
— К сожалению, нельзя, мистер Уитмор. Я — секретарь мистера Хэдама. Что он собирался звонить вам, я узнала из его записной книжки. Миссис Хэдам просила меня выполнить все поручения мистера Хэдама, какие можно, и я прошлась по записям мистера Хэдама. У мистера Хэдама в воскресенье сделался удар. На выздоровление мало надежд. Он, должно быть, что-то вам обещал, но боюсь, что он уже не будет в состоянии сдержать свое слово.
— Примите мои сожаления!—сказал Ральф и повесил трубку.
Лора вошла в спальню во время разговора.
— Милый! —сказала она.
Она положила свою рабочую корзинку на комод и подошла к стенному шкафу. Затем вернулась, чтобы достать что-то из корзинки, и переложила ее на туалетный столик. Затем сняла туфли, надела их на колодки, сняла через голову платье и аккуратно повесила его на плечики. Затем подошла к комоду, поискала на нем свою корзинку с шитьем, вспомнила, что оставила ее на туалетном столике, и отнесла ее в стенной шкаф на полку. Затем взяла гребенку со щеткой, прошла с ними в ванную и открыла кран.
Ральф как бы оцепенел. Он не знал, сколько он так просидел подле телефона. Он услышал, как Лора вышла из ванной, и повернулся, когда она заговорила.
— Мне ужасно жаль старика Хэдама, — сказала она. — Неужели ничем нельзя помочь?
Она уселась в ночной сорочке перед туалетным столиком, словно перед ткацким станком, и ловкими, уверенными движениями стала поднимать со столика и класть на него всевозможные заколочки, склянки, гребенки и щеточки, и то, что она проделывала за своим туалетным столиком, казалось лишь частью какого-то одного бесконечного производственного процесса.
— На этот раз я думала, что мы и в самом деле набрели на клад... — протянула она.
Клад! При этом слове перед глазами Ральфа сверкнуло химерическое видение — золото, клад, полный горшок золота, мерцающего в бледном отсвете радуги[5], и он вдруг почувствовал, что всю свою жизнь был всего лишь кладоискателем. С лопатой и волшебной палочкой домашнего изготовления шествовал он по горам и долам, подставляя голову под палящие лучи солнца и проливные дожди, и копал, копал, копал — всюду, где на картах, им самим начерченных, значились месторождения золота. В шести шагах к востоку от сухой сосны, за пятой панелью от двери в кабинет, под скрипучей половицей, между корней грушевого дерева, или в беседке, обитой диким виноградом, был зарыт горшочек, полный золота.
Между тем Лора повернулась на своей табуретке и с улыбкой протянула ему руки. И как сто, как тысячу, как десять тысяч раз прежде, как всякий раз при этом жесте, сердце его потянулось к ней, и ему показалось, что от ее обнаженных плеч, от худощавых, уже немолодых рук исходит золотое сияние.
Город разбитых надежд
Поезд из Чикаго покинул Олбани, запыхтел вдоль реки и с каждой минутой стал приближаться к Нью-Йорку. Казалось бы, Эвартс и Элис Маллой уже успели пройти через все стадии волнения; и все же они начали дышать так часто, будто им не хватало воздуха. Они напрягались, вытягивали шеи, словно находились в подводной лодке, которой суждено затонуть, и хотели набрать как можно больше кислорода напоследок.
Зато их дочь Милдред-Роз нашла прекрасный способ избежать этого напряжения последних минут путешествия: она спала.
Эвартс хотел снять чемоданы с полки, но Элис посмотрела в расписание и сказала, что рано. Она стала глядеть в окно на благородный Гудзон.
5
По старинному поверью, в том месте земли, куда упирается своим концом радуга, зарыт горшок с золотом.