Хорошее впечатление произвел на меня своим первым докладом полковник С. С. Копылов. Я не мог не оценить того, как предельно конкретны были характеристики, которые он давал каждому политработнику частей корпусного подчинения. Немногословно, но обстоятельно доложил начальник политотдела и о том, как все они вместе решают главную свою задачу — поддерживают в войсках высокий наступательный порыв. Чувство гордости и высокой ответственности звучало в словах Копылова, когда он говорил о выполнении нашими солдатами и офицерами своего интернационального долга. И это особенно понравилось мне. Мы ведь пришли в Германию не как завоеватели, а как освободители. И хотя германский фашизм причинил всем нам, советским людям, неисчислимые беды и страдания, следовало сделать все, чтобы священная ненависть к фашизму не вылилась в слепую месть жителям Германии.
Трудное это было дело: вести войска на штурм Берлина, по справедливости называвшегося логовом фашистского зверя, каждый час терять товарищей в результате яростного сопротивления гитлеровцев и в то же время не допускать бессмысленной жестокости со стороны наших солдат, не нарушать норм нашей социалистической морали по отношению к берлинцам…
В ночь на 23 апреля я отдал приказ на форсирование Шпрее.
В полосе наступления корпуса не уцелело ни одного моста. Преодолевать эту внушительную водную преграду войскам предстояло на подручных средствах и вплавь. Такие задачи не решаются без потерь. Но руководящий состав корпуса постарался сделать все, чтобы свести потери к минимуму. Категорически запрещалось поднимать людей в атаку на позиции противника, недостаточно обработанные огневыми средствами. Командирам, вплоть до ротного, не разрешалось переправляться через Шпрее первыми. Они должны были руководить переправой и управлять боем. Мне, в частности, пришлось резко отчитать бывшего своего заместителя, а теперь командира 82-й гвардейской стрелковой дивизии Героя Советского Союза генерала М. И. Дуку, порывавшегося переправиться вплавь с передовыми подразделениями дивизии. Такой, казалось бы, благородный порыв грозил гибелью самому генералу и мог вызвать неоправданные потери среди его подчиненных, так как нарушилось бы управление боем.
Еще до рассвета, в 2 часа 30 минут, наша артиллерия открыла плотный огонь по западному берегу Шпрее. Через полчаса начала переправу 82-я гвардейская, используя наспех собранные по всему побережью спортивные и прогулочные лодки. Первым на противоположный берег реки ступил 242-й гвардейский полк Героя Советского Союза полковника И. Ф. Сухорукова. А в этом полку первенство принадлежало роте автоматчиков под командованием гвардии старшего лейтенанта К. П. Матвеева. За плечами у Матвеева был долгий и славный боевой путь, начавшийся еще в 1941 году. Мне больно писать об этом… Вражеская пуля сразила мужественного коммуниста, ветерана дивизии за несколько дней до окончательной нашей победы…
Хочу отметить, что и на этом завершающем этапе войны командный состав частенько отказывался от эвакуации в госпиталь по ранению. В том же 242-м полку командир взвода 45-миллиметровых пушек младший лейтенант М. И. Сергеев, будучи серьезно раненным, не ушел с поля боя, пока там основательно не закрепились стрелковые подразделения.
То же самое докладывали мне о командире стрелковой роты старшем лейтенанте А. К. Малике. Даже получив тяжелое ранение, он нашел в себе силы управлять ротой до подхода других подразделений.
Правее 82-й дивизии форсировала Шпрее 27-я гвардейская стрелковая дивизия, а затем на захваченный плацдарм я переправил и второй эшелон корпуса — 74-ю гвардейскую стрелковую дивизию. Противник предпринял сильные контратаки, но все они были отражены и мы продолжали наступление. Через несколько часов, преодолев Шпрее, корпус с ходу форсировал Тельтов-канал и, развивая успех, овладел пригородами Берлина — Нидером, Баумшуленвегом, Брицем и, наконец, ворвался на южную окраину столицы фашистской Германии.
У нас имелся солидный опыт штурма крупных городов и даже крепостей. Но то, с чем мы встретились в Берлине, не шло ни в какое сравнение с тем, что нам было знакомо. Здесь оборонялись наиболее стойкие части СС, юнкера, отпетые нацисты. У них не было выбора: одни опасались, и не без основания, расплаты за свои прошлые, часто кровавые, преступления, другие считали, что с гибелью гитлеровского рейха погибнет все их будущее. А потому и те и другие дрались с отчаянием обреченных и в жилых домах, и на лестничных клетках, и в подвалах, и на чердаках, и на крышах, и в подземных тоннелях канализационной системы, и в метро. Огонь велся из-за высоких парапетов многочисленных каналов, из траншей, вырытых в скверах и парках, из железобетонных и броневых сооружений, воздвигнутых на перекрестках улиц. Противник минировал не только сами дома, но даже мебель в них, не говоря уже об автомашинах, мотоциклах, велосипедах. На каждом шагу нас подстерегали «сюрпризы» и «ловушки». Гитлеровцы чувствовали, что почва уходит у них из-под ног, а потому шли ва-банк. Они могли, например, беспрепятственно впустить советских бойцов в здание, представлявшее собой бесценный памятник истории и культуры немецкого народа, и тут же мощным взрывом сокрушить это национальное сокровище.