Он пришел на полчаса раньше — все еще обедали — и в тишине лаборатории проявил вторую пленку, помыл ее и посмотрел на свет.
Девочка получилась отлично. Аж руки зачесались поскорее отпечатать портреты на хорошей тисненной бумаге. На месте же пятого алкаша, тщательно переснятого в милиции, были черные пятна с серым ореолом. Все кадры, почти половина пленки, представляли собой эти непонятные пятна.
Во рту опять появился горьковатый привкус желтого дыма, со стены мигнули прозрачные, без зрачков, глаза.
Ревокур сел на табурет, посидел, зажав лоб руками. Ему было плохо.
В дверь постучали, Фотограф вздрогнул.
— Я на минуту, — директор вкатился резвым колобком. — Паспортист приходил, торопил со снимками, у них комиссия ожидается из области, агитационные доски не оформлены.
— Через час начну печатать, — Фотограф с трудом поднял голову, говорил, будто цедил сквозь зубы. — Пленка еще не высохла.
— Вы опять поддали? — директор подошел к столу, участливо заглянул в лицо. В прошлом директор пил тяжелыми запоями, выпивал и сейчас, но очень редко, и уже три года не имел ни одного запоя. — Надо взять себя в руки, я-то ничего, а люди, они, знаете ли…
— Благодарю! — Фотограф резко встал, Он выглядел значительно трезвее, чем это было на самом деле, зверская тоска поднималась к сердцу, он боялся себя в такие моменты.
Директор исчез, на его месте возникло воздушное существо с бантиками.
Красные клочья галстука выбивались из пальтишка.
— Бабушка прислала спросить, как я получилась?
Глазенки светились любопытством. Девчонка была довольно фигуристая для своих 12–13 лет. В Фотографе опять шевельнулось извращенное желание, подогретое сладким вином, жирной сытостью и усталым безразличием к будущему.
— Заходи, снимай пальтишко. Сейчас будем печатать, сама посмотришь. Видела когда-нибудь, как фотки печатают?
Девочка вспыхнула смущением деревенской дикарки, живо выскользнула из пальтишка, прошла к столу, переступая крепкими ножками в розовых колготках. Фотограф будто невзначай провел по ее грудкам тыльной стороной руки, закусил губу и закурил поспешно. В дверь стукнули.
— Открыто! — сказал Ревокур, раздраженно.
— Ты не занят? — паспортист был пунцовый и подвижный, как ртуть. — Я был у шефа твоего, договорились, что все заказы потом, после нашего. А это, что за красавица?
Приход паспортиста развеял злые чары. Перед Фотографом опять стоял ребенок, существо светлое, радостное и бесполое, как он всегда воспринимал детей.
— Ну, что же ты?! — паспортист усиленно подмигивал, даже щека перекосилась.
— А-а. Сейчас.
Фотограф включил красный свет, погасил верхний, провел девочку за руку к увеличителю со старой пленкой:
— Вот, посмотри пока, а я сейчас.
Он отошел подальше от фонаря в темноту, содрал пробку и разлил.
Оба крякнули.
— Ну, давай. Допивай сам, а я побежал, — заторопился паспортист. — Только к завтра обязательно отпечатай, к утру, а то после обеда комиссию ждем.
Фотограф закрючил за ним дверь, вставил в увеличитель пленку.
Щелк, щелк…
Шесть четких небритых рях плавали в закрепителе в нужном размере 13х18. В ухо дышал любопытный мышонок, ее волосики щекотали ему шею.
— Интересно?
В темноте усиленно закивали. Он улыбнулся. И в этот момент, как часто бывало с ним в такие моменты, горечь хлынула к сердцу. Он скользнул к бутылке, глотнул прямо из горлышка, закурил.
Состояние просветления стало сменяться пьяной одурью.
— Ну, теперь начнем тебя печатать, высохла уже, — сказал он нарочито весело, но хрипло.
Пленка была еще сыроватая, но он вставил ее в рамку. В луче света появилось черное пятно с серым ореолом. Холодок шевельнул корни волос на голове.
Он протянул пленку, остановил в кадре лицо девочки, механически сделал отпечаток, не слыша ее радостного писка.
Так же механически он сделал еще пять отпечатков, потом развернул увеличитель на пол и отпечатал большой портрет.
Покачал ванночку с закрепителем, погладил девочку по пушистой головке, отошел к бутылке, допил. Страх прошел, осталось неясное томление.
Он врубил верхний свет, переложил часть снимков в таз с водой. Девочка совала лапки в закрепитель, радовалась своему увеличенному изображению.
— Ну, пойдем, малыш, — сказал Ревокур устало, — пускай моются, завтра заберешь.