Она выпрямилась и отвернулась.
— Я бы предпочла не оставлять своей подписи в этой книге, сеньор.
В его тоне не было изумления, прослушивалась лишь сталь неудовольствия.
— И в чем же причина этого?
— Это не очень легко объяснить. Вероятно, это — чувство, что мне не хотелось бы остаться всего-навсего выцветающей строчкой чернил в закрытом ящике в Кастело де Кастро.
— Но ваш друг Николас оставил здесь свою подпись, так же как и Инез Сарменто.
— Но, по-моему, ничего не случится, если там не окажется моей.
— Конечно, это не будет иметь никакого значения, — согласился он с грубоватой прямотой. — Вы сможете даже получить удовлетворение от сознания того, что вы — единственная персона, отказавшаяся от этой сомнительной привилегии.
— Со временем вполне может быть, — беспечно ответила она.
Он крепко стиснул зубы, и тяжелый взгляд застыл в его глазах. Отказ подчиниться его воле был, казалось, чем-то необыкновенным, с чем ему, видимо, никогда не приходилось иметь дела. Естественно, что это ему совершенно не нравилось. Но он сжал пальцами авторучку и сделал вид, будто все это не имеет никакого значения.
— Закончим на этом. Мы не станем принуждать вас идти против собственных эмоциональных убеждений.
Когда они возвращались в зал, где их ожидали Инез и Николас, Мануэль обронил несколько тихих и незначительных замечаний о некоторых картинах, мимо которых они проходили.
Во время обильного обеда Мануэль оставался безукоризненным хозяином. Была некоторая тень определенно выраженного предпочтения Инез, а не Клэр, что, вероятно, объяснялось его рыцарской привычкой быть более внимательным к более старшим женщинам и ограничиваться лишь неизменной вежливостью в отношении более молодых.
Инцидент с книгой для гостей был слишком тривиальным, чтобы вызвать у него гнев, однако в результате возник барьер гораздо более заметный, чем стена, которая, несомненно, отделяла Мануэля от всех женщин. Его холодный, даже циничный взгляд, когда Клэр решалась высказать какое-то мнение об острове, был явным свидетельством этого.
Клэр показалось, что его красивое лицо с длинным, едва заметным шрамом с одной стороны стало более суровым от жестокости его мыслей. Без преувеличения она почувствовала облегчение, когда Николас объявил, что настало время уезжать и что она может поблагодарить Мануэля за гостеприимство и доброту при показе ей его сокровищ искусства.
Граф проводил их до автомобиля.
— Сегодня было все очень приятно, — сказал он сердечно. — Мы все должны встретиться еще раз, и как можно скорее.
Клэр прожила уже девять дней в Каза-Венуста, когда ее наконец представили сеньору Сарменто. Девять золотых дней, которые промчались на этом залитом солнцем острове со скоростью безоблачного летнего праздника и без единого сожаления!
Николас, который жил от них на расстоянии всего лишь в милю за скалой, навещал их почти через день, чтобы справиться о здоровье старого сеньора, а граф заезжал с этой же целью утром в прошлое воскресенье. Он сказал Клэр традиционное «Добрый день, мисс Уиндхем», будто воспринимая ее как часть обстановки Сарменто, и проследовал за слугой по центральной лестнице. Она не видела, когда он уезжал, решив по какой-то причине спуститься вниз на простиравшуюся у моря полоску белого песка, чтоб поискать морские раковины.
А в это утро, на десятый день, она ходила по саду с широкой корзиной и ножницами в руке, срезая голубые канны и белые лилии для ваз.
Цветов было уже вполне достаточно, но Клэр проследовала несколько дальше, в аллею финиковых пальм, где и повстречалась впервые со своим хозяином.
Сеньор Сарменто был среднего роста и легкого телосложения, цвет лица рыжевато-коричневый, а его кожа напоминала пергамент. Для защиты от солнца он носил черный берет, покрывавший густые седые кудрявые волосы, а под бежевым пиджаком из альпака была макового цвета шелковая рубашка, великолепно скроенная и высшего качества. Это все, что отметила Клэр с первого взгляда.
Он оторвал взгляд от привязанной на цепь обезьянки среди веток финиковой пальмы и с любопытством посмотрел на Клэр, склонив голову набок. Его глаза были более старой и более бледной копией глаз Инез, отличались той же настороженностью.
— Я говорил слугам, что мне не нужна обезьяна в неволе, — сказал он по-португальски. — Но, воспользовавшись тем, что я заболел, они, видите ли, заказывают мне другую у какого-то моряка, а тот привозит это бедное маленькое животное с материка, обрекая его на одиночество среди пальм. Ну что ты поделаешь с подобными глупцами!