«Вот что, дочка… Выбирай любой институт, поступай хоть на журфак, хоть на филфак, хоть в юридический. А на баловство денег не дам, – сказал Гале отчим. – Всё равно не поступишь, не пройдёшь по конкурсу, так зачем зря деньги тратить? У тебя веснушки круглый год не сходят, и курносенькая ты у нас, и ростом не вышла… Нет, Галочка, на театральный я денег не дам, и не проси! В другой институт – пожалуйста, и на репетитора, и на подготовительные курсы, сколько нужно, столько заплачу. Ты ведь у нас одна-единственная, наша с мамой гордость… Так что давай без глупостей и чтобы я больше не слышал о театре.
С мамой говорить было бесполезно: она всегда соглашалась с мужем. И Галя решила заниматься одна, без репетитора. Все её одноклассники давно учились в вузах и техникумах. А Галя штурмовала ГИТИС – пятый год подряд. И каждый год с замирающим сердцем искала в списках поступивших свою фамилию. И не находила.
Через пять лет она уехала из Москвы куда-то на север, где её мечта сбылась – Галю приняли в театральное училище, по окончании которого она работала в каком-то безвестном драматическом театре в маленьком городке, тоже безвестном, со странным названием Северск. Театр, тем не менее, в Северске существовал и даже выезжал на гастроли. Точнее, вылетал самолётом – единственным в тех суровых краях способом передвижения. Это были Галины последние гастроли: над Алтаем их самолёт попал в снежный заряд, видимость была нулевая, самолёт разбился. Спасти не удалось никого.
Галиным родителям – маме и отчиму – вроде бы пришло официальное извещение о гибели дочери. Самолёт упал в горах, в труднодоступном районе. Найти (и тем более – опознать) погибших не представлялось возможным.
Игорь так до конца и не поверил, что Гали больше нет. Он помнил её –суматошную, с горящими глазами, вечно куда-то спешащую, одержимую грандиозными планами и немыслимыми идеями. Галя – с её бьющей гейзером энергией – не могла умереть, не имела на это права! Только не Галя…
Песни, которые остаются в сердце
Никогда и никому – даже маме! – Игорь не признался бы в том, что ему нравится Галя. Впрочем, нравится – не совсем подходящее слово. Игорь не пропускал ни одного школьного концерта, даже если ему нездоровилось – ведь Галя будет петь, как же он может не придти?! Сидел, прикрыв глаза от переполняющей сердце нежности, и слушал песни, которые Галя сочиняла сама на стихи известных поэтов – Александра Блока, Константина Льдова, Федерико Гарсиа Лорки, Марка Лисянского и Яниса Рицоса. Ребята удивлялись – стихи были незнакомыми, необыкновенными! И сами ложились на музыку – тоже необыкновенную. Галину. В зале стояла тишина, какой не было даже на уроках. Тишина была словно море, над которым чайкой взмывал Галин сильный и звучный голос – и рассыпался звенящими брызгами.
Галины песни звучали на всех школьных концертах. Были среди них патриотические, посвящённые подвигу советских солдат в годы Великой Отечественной войны. Вы спросите, что уж такого необыкновенного в патриотической тематике? Вы просто не слышали… От этих песен сжималось сердце:
«Почти во всех столицах мира, хотя не числились в вождях,
Спят неизвестные солдаты на самых главных площадях.
Пред их могилами святыми, пред синим жертвенным огнём
Стоял я в Риме и Париже, стою в Москве осенним днем».
Были песни о Москве и песни о любви, в которых проникновенные стихи Марка Лисянского звучали как молитва – светло и возвышенно…
«Огни, огни над заливом
Светят из темноты.
Мне было б очень, очень тоскливо,
Когда б не ты, когда б не ты» – пела Галя, и зал слушал, затаив дыхание.
Игорь закрывал глаза и представлял сказочно красивую вечернюю Москву в жемчужном ожерелье фонарей, в росчерках огней на чёрной шёлковой глади залива. И Галю – тоже сказочно красивую. Они вдвоём стоят у окна и смотрят, как над заливом плывёт серебряно-жёлтая луна. В чёрной воде отражаются звёзды – пляшут, искрятся, сверкают! В Галиных глазах тоже сверкают звёзды. Их взгляды встречаются, и Игорь погружается в серебряную бездну…
А ещё были песни – о чём-то странном, щемящем, которому нет названия.
«Осенний сад уже не удержать:
Он ждёт зимы. И не сердись, хозяин,
Что ты ушёл, и чьи-то руки взяли