Шайлих тем временем подвела его к ручью, усадила на песчаный бережок, расстегнула ворот рубашки и верхние застежки дублета, чтобы сдвинуть одежду и осмотреть рану. И в первый момент Лорканн совсем не понял, отчего она так громко вздыхает, прикрывая рот руками, разглядывая его грудь почти с ужасом, болью и сочувствием. Ну ожог… Ах, ну да. Ожог и один маленький, то есть большой нюанс. Длинный и глубокий шрам, оставшийся от хвостового шипа Семиглавого — свидетельство их первого знакомства.
Счастливчика, помнится, потянуло экспериментировать, он вытянул то, что Лорканн наказывал и заклинал его не трогать никогда и ни за что, но придворный маг подоспел слишком поздно, чтобы помочь (подсказать слова магического договора, в договорах Счастливчик никогда не был силен), зато вовремя, чтобы накинуть на зверюгу сеть и схлопотать длинным, острым, ядовитым шипом. И чуть не скончаться на месте, да, маленький змей немного не дорубил его, чтобы развалить просто наискосок и пополам.
В общем, шрам остался выразительный. Тянущийся от пострадавшего сегодня правого плеча к левому бедру, поперек груди и живота.
— Что это? Откуда это? Вы же непобедимый король-грифон, кому удалось? — чем больше Шайлих вглядывалась, тем больше замечала всяких отметин. Пусть шрам от шипа и затмевал все прочие.
Не зря, ой не зря Лорканн любил рубашки с высокими воротниками и длинными рукавами. Грифон сосредоточенно перевел дух — и вот как такое объяснить?
— Это, если вы имеете в виду тот длинный уродливый шрам, первый привет от Семиглавого. Доводилось слышать о змее? Ночевать в столице? — дождался кивка, подтверждающего как то, что Шайлих осведомлена о зверюге, так и то, что она живет за границей Золотого города. Иначе бы возразила или уточнила. — Так вот это почти первое, что он сделал, когда выкопался из земли. Почти убил придворного мага, да, тогда еще вовсе не короля, но уже грифона.
— Было и такое время? — в синих глазах зажглось любопытство, интерес, но Шайлих вспомнила и о цели визита к ручью, принявшись промывать рану. — Когда от вас зависело не все в королевстве?
— Ну, как сказать, — Лорканн поморщился не столько от холодной воды, которую Шайлих чуть-чуть уговаривала сначала, удерживая в ладонях, потом прикладывая к ожогу, не столько от боли в ране, сколько от воспоминаний. — Счастливчик, знаете ли, был довольно деятельным королем, а вот соображение за ним не всегда поспевало. Часть свежесозданных проблем всегда доставалась мне в довесок — к тем, исключить появление которых было просто невозможно.
Девушка заинтересованно хмыкнула, возможно, даже бросила вопросительный взгляд, но грифон опять прикрыл глаза, спасаясь от обжигающих, ослепительных лучей. Ожог перестал саднить так противно, видимо, Шайлих знала толк как в лечении, так и в стихии своей воды, уговаривая помочь: рана закрылась первой корочкой, которая, конечно, будет еще трескаться и всячески доставлять неудобства, но это хотя бы не обнаженные вместе с нервами мышцы.
— Вы сказали, это был первый привет от Семиглавого? Значит, был и второй?
Лорканн неодобрительно приоткрыл правый глаз, покосился на вдохновенное и заинтересованное лицо девушки, вздохнул, пережидая, пока она разотрет поверх ожога какую-то мазь. Ощущение было не из приятных, поэтому грифон постарался сосредоточиться на заботливых руках и вопросе.
— Вы весьма внимательны, моя уважаемая победительница, за первым приветом Семиглавый осчастливил меня еще несколькими, например, — зашипел от проникновения мази под корку, — например, вот, глаза…
— Глаза?! То есть! Это как! Они же вот! Болят, конечно, похоже, от яркого света, но как этого может добиться змей? — да, не на шутку удивлена, еще бы, Лорканн и сам бы удивился. В гораздо лучшие времена даже не поверил бы.
— Конечно, они вот, ваша наблюдательность, уважаемая победительница, вас нисколько не подвела, — приоткрыл оба глаза, нарочно не стал ими светить, позволяя солнцу сделать радужку бесцветной и почти прозрачной. — Но теперь, я думаю, вы не удивитесь, когда я скажу, что в традиции собственного Дома родился и рос обыкновенно голубоглазым.
— Что? — даже рука с мазью зависла над раной. Нет, удивилась все же.
— Мои глаза выжгло черное пламя Семиглавого, уже когда змей повзрослел, а мы его все ловили, к счастью, это произошло во время финальной битвы, так что, — Лорканн потряс головой, стараясь забыть мучительные подробности, — у меня было потом время восстановиться.
Грифон изо всех сил гнал от себя ощущение беспросветного мрака, безнадежного выкрикивания имен тех, кто пошел с ним на битву, осознание, что выжил только он, придворный чародей, а потом шепотки вдоль улиц, которыми он шел, натянув шлем своего друга Счастливчика — своего мертвого друга Счастливчика — чтобы грифоново увечье не было различимо. Они шептали, что Лорканн все рассчитал, что Лорканн расчистил дорогу к трону и воспользовался первым же случаем натянуть головной убор короля, что все было подстроено, а в жестокости ему нет равных — и вот тогда он рассмеялся своим неуместным смехом впервые, не сдерживаясь, без стеснения. Что, конечно, добавило его образу пугающих черт безумия.
Тогда Лорканну было все равно: неблагие жители столицы знали об опасностях змея не понаслышке, но считали последнего выжившего укротителя змея не героем, а злодеем. Ну что ж, их воля, оправдываться Лорканн не собирался, а пугающая репутация могла помочь ему впредь — его продирало жутким ознобом, когда он с новым пониманием пытался мысленно выстроить будущее.
Все, кому он мог доверять, были мертвы.
И слепой грифон не имел права показать слабость. Просто не имел, иначе с таким трудом сколоченное общими усилиями королевство развалилось бы на куски.
— Эй, эй, Лорканн, — Шайлих замерла рядом, сжимая будущую повязку прямо на редкость крепко, склонив голову, чтобы заглянуть в его опущенное лицо. — Эй, это было давно, — прикоснулась в жесте поддержки к плечу, но поспешила исправиться и снова заняться раной.
Сочувствовать грифону все ещё казалось ей странным и нелепым. А может, просто боялась. Или не хотела ставить его в неловкое положение.
— Сколько вам лет, Шайлих?
Склоненное к его груди лицо заалело. Пусть вопрос прозвучал бестактно, Лорканну было важно понять — насколько он для нее древность. И без уточнений понятно: Шайлих чрезвычайно молода, бунтовщиками вообще обычно собираются те, кому далеко даже до трехсот лет…
— Мне скоро триста! — и краснеет еще больше.
Ну да, ну да.
— И под словом «скоро» вы понимаете лет пятьдесят? — следить за метаморфозами выражения ее лица было интересно, хотя и сложно, глаза все еще болели. — Или сто?
— Да какое вам до этого дело? — Шайлих зарумянилась вовсе, сердито насупливаясь, так, тут важно не перегнуть палку, похоже, вопрос, воспринимают ли ее всерьез, для девушки болезненный.
— Я спрашиваю потому, что мне, когда я оказался укротителем Семиглавого и королем Неблагого Двора, как раз доходило триста лет, — пусть на тот момент триста ему уже миновало, но не настолько сильно, чтобы считать эту малость разницей. — Я был ослеплен, но не властью, увы, а змеем; одинок и пугающ, и сейчас, когда миновало и впрямь много лет, изменился, кажется только возраст.
Уловил, как она напряглась, перематывая плечо, отругал себя за неверный выбор слов, и кто его за язык тянул! Поспешил свести к безопасной теме:
— И цвет глаз, разумеется, они восстановились, но не в прежнем виде, вы бы знали, Шайлих, насколько убедительным Лорканном мне пришлось быть, чтобы Мидир и Айджиан поверили, что я — это все ещё я! — голос сам собой потеплел, эти воспоминания веселили, хотя, конечно, тогда особенно весело не было. — Эти двое остолопов сначала кинулись меня тормошить, а стоило обернуться им навстречу, шарахнулись, как благой от Хрустального моря!
Шайлих хмыкнула, находя сравнение дополнительно забавным потому, что речь шла в том числе и о благом.