Пусть весьма номинально связанными!
— Ты смеешь называть себя королем?! — средний снова включился в беседу, переходя сразу к части праведного негодования на вероломные и превратные королевские заявления.
Что бы король в данном случае ни заявлял!
— Не знаю, что вас удивляет, — Лорканн вежливо приподнял брови, хмыкнул со светским сомнением. — Власть я преемнику не передавал, корона при мне, слава свирепого короля-грифона тоже! Кем мне еще зваться, как не королем?
Все трое подступились на шаг ближе единым духом, как живой и целый организм, Лорканн приготовился вычерпать до дна неглубокую бездну собственного терпения, когда ветки над головой зашуршали, а в другой момент между ним и бунтовщиками встала Шайлих, собственной персоной.
— Руфус, оставь его в покое! — высокая бунтовщица выступила вперед, бесстрашно закрывая сидящего грифона и оттесняя своих товарищей. — Он просто сидит! И ничего вам не сделал! А всякие взыскания, каким он был королем, может проводить лишь вступивший в права наследник!
Лорканн, все одно не ожидавший такой горячей поддержки озадаченно примолк и уставился Шайлих в затылок. Медленно покачивались каштановые короткие кудри под ветром. Неторопливо к нему приближалось осознание, что белка, случайно слышавшая и наверняка наблюдавшая разговор его и Элма в лицах, оказалась вовсе не белкой. А милейшей из виденных им бунтовщиц и разведчиц.
И уже это значило, что Шайлих слышала совершенно все. То есть абсолютно. То есть: отказ от побега по сомнительным причинам и дифирамбы ей, Шайлих, высказанные просто по пути. Очень искренние и ясно сформулированные!
Лорканну очень захотелось хлопнуть себя по лбу: вот старый убогий грифон! Про белку подумал, а что Шайлих постарается скрыться от череды неприятных разговоров, одновременно продолжая выполнять свои обязанности по охране пленника — нет!
Тем временем Шайлих уверенными словами отогнала нехорошо блестевших в его сторону глазами ши и обернулась. Лорканн постарался принять свой обычный вид, поднял глаза, доискиваясь её реакции, что удалось благодаря прикрывшей их от солнца веточке. Спасибо, конечно, Элму, но кто знает, как непредсказуемая бунтовщица истолкует грифоньи слова и действия!
Шайлих посмотрела Лорканну в глаза очень серьезно, не спеша начинать разговор. Грифон не выдержал и приподнял брови, без слов намекая, что ждет хоть каких-то слов, и почти уверившись: слова эти будут неласковыми!
— И как вы это растолкуете! Пусть не стали Элму! Но я-то заслуживаю объяснений! — притопнула длинной ножкой, сердясь как будто не на грифона, а на себя. — Что это у вас было за выражение про «покорила»?
Лорканн почувствовал себя по-настоящему связанным и загнанным в угол. Другое дело, что соображал он в таких ситуациях тоже быстро. Хотя тут стояла задачка посложнее: и намекнуть на истинный смысл (что покорила она грифона самым удивительным образом), и подтвердить больше поверхностный (раз у Шайлих есть сомнения в победе над ним).
— Это было отражение произошедшего в двух словах, мне негде, да и незачем было умалчивать: если бы я не успокоил Элма, он бы явился со всей родней, — пожал плечами как мог равнодушно. — Против них вы не выстояли бы, но пострадали бы обе стороны, и пеньки, конечно, больше. А что бы при Дворе ни рассказывали про меня, бессмысленное кровопролитие, особенно за свою монаршую грифонью персону, я не очень люблю!
Шайлих подошла ближе, сузила свои синющие глаза, наклонилась, устроив свое лицо прямо напротив его лица:
— Вы не ответили на мой вопрос! — и ноздри её сердито раздувались.
Лорканн поймал себя на том, что прижался затылком к дереву, пытаясь отстраниться, а глазами просто прикипел к чудесному личику бунтовщицы.
— Отчего же, ответил, — взял себя в руки и тоже по-заговорщицки склонился навстречу, зная, что ей будут заметны маленькие, будто следы от градин, шрамы на лбу и возле глаз, свидетельство пережитого пламени Семиглавого. — Это слово было отражением происшедшего! Происшедшей надо мной победы, например!
— Например? — разведчица перестала сердиться, но отодвигаться не собиралась, интересуясь то ли его лицом, то ли сменой дистанции при разговоре. — Там есть еще смыслы?
— Шайлих, милая моя бунтовщица, почти у каждого слова есть хоть по два смысла, — перевод темы подальше от «я в вас влюблен» удавался не блестяще. — Мы неблагие, нам не пристало выражаться прямолинейно!
— Но это не означает, что можно выражаться вовсе неясно! — Шайлих прищурилась снова сердито и почти уткнулась носом в его нос. — Извольте объясниться!
В минуту затруднения и слишком сильного волнения на помощь снова пришла его стихия, Лорканн будто увидел себя и Шайлих со стороны, как она склонилась, упершись ладонями в колени, как он сам подался, связанный, навстречу. Вместе с этой картиной пришло спокойствие, спокойствие и усталость.
— Я уже объяснился, пусть не совсем ясно, дорогая бунтовщица, — улыбнулся, наблюдая за её лицом: как она отреагирует, вдруг опомнится и отвернется? Однако, нет, Шайлих живо наблюдала за мимикой, как если бы надеялась, что выражение лица скажет больше, чем сам Лорканн. — Вы меня покорили! — склонил голову набок и потряс связанными руками.
Шайлих обиженно поджала губы, когда Лорканн договорил, улыбаясь лукаво и многообещающе, зная, что желтые глаза сияют, несмотря на белый день, заметно.
— И вы, — приподнял брови, — покорили меня, — отвесил небольшой придворный поклон, почти такой же, как отвешивал официально Счастливчику, будучи еще придворным магом: опуская голову с признанием чужих заслуг и настоящим почтением.
Даже глаза прикрыл, настолько вошел в образ. И открыл, получается, шею. Чего с ним не случалось уже очень давно.
Пораженный выдох Шайлих пошевелил волосы на макушке, так близко стояла девушка, а по спине грифона пробежали мурашки. Медленно, с достоинством, Лорканн выпрямился, откинулся, разрывая дистанцию, снова спиной на дерево. Улыбнулся ей, завершая разговор, не собираясь больше ничего объяснять: пусть догадывается сама, додумывает, достраивает, у женщин это получается прекрасно. И гораздо качественнее, чем если бы он прямо тут расписался в своих чувствах.
Намекам и себе дерзкая бунтовщица поверит явно больше.
А там, чем фомор не шутит, найдет в своем сердце место для старого грифона.
Лорканн устроился поудобнее, прикрыл глаза и все-таки заснул.
***
— В книгах написано, что король-грифон был самым страшным и свирепым нашим королем, но до него в хрониках упоминается лишь Счастливчик, а быть самым свирепым из двух, значит, быть просто свирепым, — задумчивый голосок звенел близко, похоже, мальчишка вновь облюбовал спину.
На голове зашуршало, по бокам от его лица опустились ладони, и Лорканн осознал, что птенец мало того, что оседлал шею, так ещё и голову щекой на макушке устроил! Как на подушке!
— У благих король тоже был свирепым, на картинках он серо-и желтоглазый, больше желто-, но он у них и есть, а наш неблагой почему-то пропал, даже на картинках, или я не все нашел, — грифону почудилось сожаление и сочувствие, захотелось потрясти головой, но тогда малец бы упал, он сейчас ни за что не держался. — Остался памятник, то есть вы, а вы взялись неизвестно откуда, простите, я так и не обнаружил планов или чертежей, как бы вас планировали и делали.
Лорканн все никак не мог прийти в себя от удивительного сочувствия. Да кому! Ему! Предположительно свирепому и ужасному королю-грифону! Именем которого пугают маленьких неблагих деток! Который служит основным персонажем самых жутких и темных легенд! Мальчишка! Птенец! Ему сочувствовал!
— В книгах написано, что все три короля встречались на собрании Трёх, бывшем раз в девять лет, — обнял памятник за голову и устроился на макушке теперь не щекой, подбородком. — А теперь тех, первых королей, только двое, и они, вроде как, не встречаются. Интересно, они по Лорканну скучают?..
За нынешний момент сам Лорканн бы не поручился, но тогда мир был понятнее, проще и гораздо волшебнее.