Рыцарь вздохнул. Кто-то же должен делать грязную работу, и этот кто-то — он. Он это заслужил, и не вправе клянчить о снисхождении. Когда-нибудь, он надеялся, ему изменят его собственный Приговор, но когда… Ладно. Надо работать.
— Пани Эльжбета, помните ли вы Одарку, что приходила к вам прошлой весной?
Пани Эльжбета вздрогнула, подняв глаза и впившись в Первея взглядом.
— Кто… Кто ты есть?
Первей чуть улыбнулся, и женщина сжалась. Пёс снова глухо зарычал, шерсть на загривке встала дыбом. Первей поморщился — уж собака-то была тут совершенно ни при чём. Он привычно сосредоточился, чувствуя, как по телу пробегает такая знакомая волна дрожи, и затем вроде как холодок… Всё.
Пёс лежал на боку, вывалив язык и закрыв глаза, и только лёгкое вздымание густой шерсти на боку свидетельствовало, что животное живо — просто спит.
Колдунья откинулась, глаза её расширились.
— Ты кто? — а руки-то как трясутся, тонкие длинные пальцы вцепились в край стола так, что ногти посинели…
Первей снова чуть улыбнулся, устало и сожалеющее.
— Кто я? Исполнитель.
Пани Эльжбета вскочила, сделала неловкое движение к двери и упала. Первей тоже встал, обошёл стол кругом, осторожно помог молодой женщине подняться.
— Не надо, пани. Убежать вам не удастся, уверяю.
— Ты не из святой инквизиции, и ты не из суда, нет… Кто ты?
Первей снова чуть улыбнулся, печально.
— Я же сказал.
Женщина облизала губы.
— Я не виновата. Я не виновата ни в чём!
— Виновата, пани Эльжбета.
— Одарка была дура, если бы я знала, что она такая дура…
— Да, это отчасти правда, несчастная не страдала избытком ума. А Кристина Пивень?
Колдунья тяжело дышала, с ужасом глядя на собеседника.
— А Анита Поплавска? Чудесней девушки не было во всей округе, так говорят все, кто её знал. За что вы её извели?
— При чём тут я? — женщина вскинулась — Её мачеха так и так извела бы, не мытьём, так катаньем!
— И вы помогли ей. И отрава-то какая чудесная — один крохотный флакончик, и бедная девушка начала сохнуть, чахнуть, и вот уже вместо свадьбы — похороны… А Олеся Никитиха?
— Да я-то тут при чём? — окончательно взъярилась пани Эльжбета. — Она сама не хотела…
— Неправда, она колебалась. Она очень сильно колебалась, она не хотела травить плод. Она умерла в муках, и виной этому — вы!
Колдунья сидела теперь в углу, сжавшись, как загнанный лесной зверёк.
— И это не всё. Одна весьма энергичная вдова, питая нежную страсть к молоденьким юношам, решила устроить своё семейное счастье при помощи ваших снадобий и заговоров. Юношу, страстно любившего одну девушку, напоили зельем и в бессознательном состоянии привезли сюда. Вы кое-что умеете, пани, признаю — после ваших трудов восемнадцатилетний парень таскался за сорокапятилетней вдовой, как телок за мамкой. Вот только семейное счастье той панны длилось недолго: брошенная девушка утопилась, а узнав об этом, несчастный парень преодолел заклятье, убил вдовушку и поджёг дом, где и сгорел сам. Итог — три трупа на вашей совести, ещё три.
— Этого никто не видел! Это невозможно доказать! Вы никогда не сможете это доказать!
Первей снова печально улыбнулся.
— Я не собираюсь ничего доказывать, я же не королевский прокурор. Я всего лишь Исполнитель.
Первей встал. Мерзко, как мерзко… А может, ослушаться? Рубануть её с оттягом, или прямой удар мечом в солнечное сплетение… Или в горло…
Бесполезно. Он хорошо знал это — бесполезно пытаться изменить условия Приговора. Ничего толкового из этого не выйдет, и жертва умрёт куда жутче, и самому потом будет так худо, что и не передать…
— Раздевайся! — бросил он колдунье. В глазах молодой женщины мелькнуло удивление, сменившееся отчаянной надеждой. Она встала, сбросила с плеч платок, не торопясь развязала пояс — юбка упала на землю. За ней скользнула вышитая рубаха, и молодая женщина уже стояла перед ним, нагая, и высокие груди вздымались тяжко, целясь в него сосками. Колдунья уже улыбалась, дразняще-загадочно.
— Я готова искупить свою вину, пан рыцарь, вы не пожалеете.
— А-ах, коханый мой…
Пани Эльжбета ворковала, страстно изгибаясь, стараясь разогреть пана рыцаря. Она действительно была очень хороша в постели, эта пани, вот только Первею было всё равно. Он огуливал её ровно и мощно, как бык корову — никаких ласк и поцелуев, тем более никаких нежных слов. Работа, такая работа.