Кобулов. Знаю я вашего Лермонтова. Зачем он грузин обидел?
Берия. Что значит — обидел?
Кобулов. Зачем он написал: «Бежали робкие грузины»?
Пауза.
Берия. Вот видишь, Кобулов, незнание рождает незрелые выводы. Ты столько лет говоришь на великом русском языке и не улавливаешь интонаций. А чекисту это необходимо — интонация выражает смысл. Лермонтов действительно написал такую фразу. Но как? Ты думаешь: «Бежали робкие грузины»? Нет! «Бежали робкие грузины»! А смелые, конечно, не бежали. Это был великий поэт. Разве ты сможешь объяснить это девушке?
Кобулов. А малолетке, которую к вам Момулов заманил, вы про какого поэта объясняли? Про Чуковского?
Берия (переглянувшись с Момуловым). Знаешь, как ты кончишь свою жизнь, Кобулов? Однажды все девушки и женщины, которых ты обманул, соберутся со всех концов страны и устроят грандиозный процесс над тобой. И блондинка Зоя выступит на этом процессе прокурором и спросит: «Как случилось, что ты, подсудимый Кобулов, не выполнил своих клятв и не женился на всех нас хотя бы по очереди?» Что ты скажешь тогда в свое оправдание, преступник Кобулов?
Кобулов. Я знаю, что скажу! (Падает на колени, вдохновенно, со злостью.) Уважаемые граждане судьи! Воспользовавшись моим доверием, Лаврентий Павлович Берия обвел меня, как щенка, вокруг пальца… Я хотел счастья для всех и вовремя не раскусил…
Берия (кричит). Хватит! Пошел вон! Вон!
Кобулов (испуганно). Папа, мы шутим, я пошутил… (Пытается обнять колени Берии. Тот отталкивает Кобулова ногой.)
Берия (хрипит). Вон отсюда!
Кобулов убегает.
(Момулову.) Ты слышал, ты слышал? Ведь если провал, он так и скажет… Именно так и скажет… Ему поверят, а мне нет! (Хохочет в истерике.) Это смешно! Я единственный человек в стране, нет, в мире, для кого смерть Сталина — это трагедия, страшная трагедия… Зачем он оставил мне жизнь? Почему я один должен за всех расплачиваться? Разве это справедливо? Я хочу жить… хочу… У меня нет выхода: они думают, что я за все отвечу, я, Лаврентий Берия! Вот — им! (Делает похабный жест.) Я их заставлю песок кушать! Я хочу жить… жить… Ты ведь не оставишь меня, Джафар?
Берия припадает головой к плечу Момулова и рыдает. Момулов гладит его по голове.
Акт второй
Картина пятая
Рабочий кабинет Берии, тот же, что и в первой картине. Берия в элегантном штатском костюме, при галстуке, разговаривает по телефону.
Берия. Нет, Климент Ефремович, Хрущев и компания настаивает на пересмотре. Но вы же… Да, это другое дело. Это нормальный акт гуманности, люди поймут и будут признательны, да. Да, при Сталине это было бы невозможно. Но нужно отделять эмоции от существа вопроса. Мы, конечно, и дальше будем работать в этом направлении, но ведь меня не посадили, вас не посадили, Хрущева не посадили… Значит, было не за что. Согласен, при таком большом объеме работы неизбежны недоразумения, но здесь не надо торопиться, чтобы не наделать новых ошибок, вернее, не сделать больше ни одной ошибки… Ну вот видите, а я вам что говорю: в народе укрепилось мнение — мы зря не сажаем. Да, Абакумов горяч, не спорю, но преданный сотрудник… Я думаю, прежде всего — партии, а потом уж мне лично. Мне докладывают, что по Москве пустили шутку, что Берия — новый советский миллионер — уже освободил миллион человек. Вот когда так шутят — сердце радуется. Есть готовить документацию на следующий этап амнистии! Нет, нет, Климент Ефремович, я только исполнитель — ворошиловской амнистии. Будьте здоровы, до встречи. (Кладет трубку.) Старый дурак! (Нажимает кнопку селектора.) Кобулова ко мне.
Через небольшую паузу входит Кобулов.
(Кобулову.) Ворошилова я успокоил. Нужно ускорить освобождение амнистированных уголовников и строжайший учет каждого на местах — пошевеливайтесь, бюрократы. Собирайте в кучу лагерную пыль. Когда начнется гражданская заварушка — мой миллион нас отблагодарит. Срочно готовьте новые списки.