Помощи ждать неоткуда.
Оставалось надеяться только на себя.
Глава 8
Бедняков Косим-Таласа хоронили на вершине холма. Здесь, высоко над городом, всегда царило безмолвие. Далеко внизу торговцы ворочали тюки с товаром, лодочники с плеском опускали весла в городские каналы и швартовались к рыночным пристаням. Но в вышине на обвеваемом ветрами, поросшем травой склоне холма среди бесконечного мертвого молчания лишь изредка вскрикивала одинокая чайка.
Себастиан взобрался на холм по узким ступеням, высеченным в каменистой земле, и оглянулся, чтобы проверить, не идет ли кто за ним.
Он не беспокоился, что мать вырвется из наркотического беспамятства и придет на могилу старшего сына. Или отец вдруг вернется из Балаваты и явится взглянуть на дело рук своих. И все же Себастиану было неуютно на открытом склоне спиной к дороге, и он прибавил шагу.
По холму змеилась длинная, вырубленная в земле лестница: сорок четыре утоптанные площадки, от одной до другой – по тринадцать ступенек. Всего пятьсот пятьдесят девять ступенек. А на самом верху, справа от лестницы, девяносто восемь надгробий за старым узловатым оливковым деревом, которое уже давно не давало плодов.
Горе тупым клинком неотступно давило на старую рану. Себастиан потер ладонью грудь, стараясь облегчить боль. Присев у могилы брата, он провел пальцами по буквам, которые сам неуклюже выбил на могильном камне полгода назад перед похоронами:
«Пэрриш Вонн. Любимый брат».
Себастиан намеренно не прибавил «и сын». Пускай отец не тревожит брата хотя бы после смерти.
– Я нашел работу, – тихо сказал он, пока ветер шептал что-то в ветвях старой оливы, а солнце припекало могильные камни. – Работаю у короля, представляешь? Живу во дворце. Ну, то есть в пристройке к королевскому манежу. Я оружейник.
Себастиан часто вспоминал смех брата. Как он обнимал младшего за шею и, подтрунивая, ерошил ему волосы. «Ты такой умный, Себастиан, такой упрямый! Если кто и выберется из наших трущоб, не отработав сначала на Тига, то только ты!» – говорил Пэрриш.
Брат оказался прав – однако Себастиану это служило слабым утешением.
Он убедился, что по-прежнему один на кладбище, и стряхнул с могильной плиты сухие травинки.
– И платят хорошо. Выполняю заказы аристократов. Некоторые из них тоже ничего, люди как люди. Познакомился с принцессой – она очень милая.
Слово «милая» для описания принцессы не подходило, однако другого слова Себастиан подобрать не смог. Как описать человека, который одевается в простую одежду, как будто не хочет привлекать внимания, однако смотрит собеседникам прямо в глаза? Как назвать того, кто обращается со слугой как с равным и отдает распоряжения придворным так уверенно, словно ни секунды не беспокоится о последствиях?
Впрочем, брату надо поведать о более важных делах.
Себастиан обернулся на звук шагов и увидел на ступеньках лестницы двух женщин в выцветших синих накидках.
– Я сегодня ненадолго, – произнес он, повернувшись к надгробию. – Принцесса заказала мне оружие, времени в обрез. Просто хотел тебе сказать, что нашел работу, у меня все в порядке. Раз в неделю отношу маме продукты, но долго с ней быть не могу. Ты и сам знаешь, какая она…
Себастиан замолчал и прислушался к глухим ударам своего сердца. Конечно, Пэрришу хотелось бы узнать, что у брата все в порядке, и у матери довольно еды, но было еще кое-что… очень важное.
Глубоко вдохнув, Себастиан проговорил:
– Отец пока в Балавате, собирает деньги для Тига. Когда вернется – не знаю. И не знаю, где буду я, когда он все-таки вернется. Во дворце мне платят в три раза больше, чем я получал у торговцев, и за год я скоплю довольно, чтобы купить домик подальше отсюда.
Следующие слова дались нелегко. Сдерживать ярость, закипавшую при мысли о том, что в смерти Пэрриша виновен отец, было нелегко. Однако другого пути не было. Только так он надеялся сохранить рассудок, остаться самим собой.
– Я помню, я обещал покарать его за то, что он убил тебя, но…
Шрамы на спине снова напомнили о себе тупой болью.
Но – какое короткое слово… «но» – будто мостик Себастиана между его прошлым и будущим.
Он не хотел дожидаться возвращения отца в Косим-Таласе.
Он не хотел швырнуть ему в лицо правду о смерти Пэрриша.
Не потому, что боялся отцовского гнева… хоть так оно и было.
Не потому, что знал: после таких слов наказания не избежать. Этот урок Себастиан хорошо усвоил под ударами хлыста, исчертившими шрамами его тело.
Он не хотел выступать против отца, потому что где-то глубоко, под застарелыми шрамами и стыдом, таилась пропасть, в которой безмолвно бурлила ярость. Эта ярость терпеливо ждала того мгновения, когда защитная оболочка души Себастиана расколется, даст хотя бы тонкую трещинку, – и тогда она выплеснется, будто лава, и уничтожит все на своем пути.