Каждое утро я просыпаюсь в страхе, хотя никогда не знаю, что сейчас: утро, вечер или полдень. Солнце светит постоянно. Я всегда боюсь, что когда спущусь с чердака, Айзека там не будет. Он всегда стоит там, у кофеварки, растрёпанный и измождённый. В чайнике всегда есть свежий кофе, когда я появляюсь. Чувствую его аромат, спускаясь по лестнице. Так я понимаю, что Айзек жив, здоров и до сих пор там, окутанный ароматом кофе. Однажды утром спускаясь с чердака, я не чувствую этот запах. Несусь по лестнице вниз, перепрыгивая через несколько ступеней, рискуя сломать себе шею. Когда попадаю на кухню, то вижу, что он спит за столом, положив голову на руки. В этот день я завариваю кофе. Мои руки тверды, но сердце не перестаёт колотиться.
Однажды днём (а может и вечером?), Айзек поднимается вверх по лестнице и опускается рядом с камином, где я сижу перед огнём, скрестив ноги. Я размышляла о самоубийстве. Не о своём, просто о самоубийстве. Есть так много способов. Не знаю, почему люди так не изобретательны, когда убивают себя.
Обычно мы не оставляем входную дверь без присмотра, но я уверена, что он хочет поговорить. Протягиваю ноги к огню, двигая пальцами. Наши запасы дров на исходе, и Айзек говорит, что не уверен, насколько большой генератор, и что, возможно, топливо в нём уже на исходе.
— О чём ты думаешь? — спрашиваю я, вглядываясь в его лицо.
— О комнате с каруселью, Сенна. Мне кажется, что она что-то значит.
— Я не хочу говорить о комнате с каруселью. Мысли о ней пугают меня.
Он резко поворачивает голову ко мне.
— Мы поговорим об этом. Если только ты не хочешь остаться запертой здесь навсегда.
Я качаю головой, наматывая бледную прядь волос на палец.
— Это совпадение. И ничего не значит.
Он растягивает губы, обнажая зубы, и качает головой из стороны в сторону.
— Дафни беременна.
И вот наступает такая тишина, что я слышу, как к моим глазам устремляется вода. Мой взгляд устремляется к его лицу.
— Когда я в последний раз её видел, было восемь недель. — Он облизывает губы и поворачивается, чтобы посмотреть на меня. — Мы сделали три попытки оплодотворения, чтобы забеременеть, пережили два выкидыша. — Айзек потирает лоб. — Дафни беременна, и мне нужно поговорить о комнате с каруселью.
Я тупо киваю.
Чувствую что-то. Я отталкиваю это. Хороню это.
— Кто знает о том, что случилось? — мягко спрашивает он. Я наблюдаю, как огонь поедает бруски. На мгновение я не уверена, какой случай Айзек имеет в виду. Их было так много. «Карусель», — напоминаю я себе. Эта память такая странная. Ничего особенного. Но очень личное.
— Лишь ты. Вот почему кажется, что вряд ли... — Я смотрю на него. — Может ты…?
— Нет... нет, Сенна, никогда. Это был наш момент. После я даже не хотел думать об этом.
Я верю ему. На долгую секунду наши глаза пересекаются, а прошлое, кажется, парит между нами мыльным пузырём. Я первая отвожу взгляд, глядя на свои носки. Цветные носки, не белые. Я искала белые, но всё, что было куплено для меня — это длинные носки до колен с рисунком. Полная противоположность моему характеру. Я ношу свои новые цветные носки поверх колгот. Сегодня они фиолетовые с серым. Диагональные полосы.
— Сенна?
— Да, прости. Я задумалась о своих носках.
Он смеётся через нос, как будто предпочёл бы не смеяться. Я бы тоже предпочла, чтобы доктор не смеялся.
— Айзек, то, что произошло на карусели, было... личным. Я не говорю с людьми о личном. Ты знаешь это.
— Хорошо, давай забудем, что этот... этот... человек знает. Давай предположим, что он может знать. Это может быть ключом.
— Ключом? — произношу я в недоумении. — К чему? Нашей свободе? Это что, игра?
Айзек кивает. Я вглядываюсь в его лицо, выискивая намёк на шутку. Но в этом доме нет ничего смешного. Только два похищенных человека, которые спят со сжатыми в руках ножами.
— И они называют меня фантастом, — говорю я, чтобы разозлить его, потому что знаю, что Айзек прав.
Я пытаюсь встать, но он хватает меня за запястье и осторожно тянет вниз. Его глаза путешествуют по моему носу и щекам. Он смотрит на мои веснушки. Айзек всегда так делал, будто они были произведениями искусства, а не пигментным дефектом. У доктора нет веснушек. У него мягкие глаза, которые в уголках опущенные вниз, и два передних зуба, незначительно закрывающие друг друга. Он выглядит одновременно обычным и красивым. И если вы присмотритесь достаточно близко, то увидите, насколько интенсивны его черты. Каждая говорит с вами по-разному. Или, может быть, я просто писатель.