— Это картина Ф. Кэли (Прим. ред.: Фредерик Кейли Робинсон (англ.
Frederick Cayley Robinson)1862
-1927
, британский художник
, представитель символизма
и викторианской сказочной живописи
). Это должны быть Адам и Ева, когда они обнаружили, что должны покинуть Эдем.
Айзек качает головой.
— Я думал, что это просто два очень депрессивных человека на пляже.
Я улыбаюсь.
— Мы как первые люди, — произношу я.
— Адам и Ева? — он уже полон неверия, что я даже не хочу рассказывать ему остальное. Пожимаю плечами.
— Конечно.
— Продолжай, — говорит он.
— Бог поселил их в райском саду и сказал не есть запретный плод, помнишь?
Теперь настала очередь Айзека пожимать плечами.
— Да, полагаю. Воскресная школа, базовые знания.
— После того, как они были искушены и съели плод, то остались сами по себе, изгнаны из божьего места, которое он создал для них, лишены его защиты. — Когда Айзек ничего не говорит, я продолжаю: — Они покидают абсолютный рай и теперь должны заботиться о себе: охотиться, возделывать землю, познать холод, смерть и роды.
Когда последнее слово покидает мой рот, я краснею. Было глупо с моей стороны упоминать роды, учитывая Дафни и их ещё не родившегося ребенка. Но Айзека это не останавливает.
— Так ты считаешь, — говорит он, сдвинув брови вместе, — что пока мы остаёмся здесь — в месте, которое наш похититель обустроил для нас — мы будем в безопасности, и он будет поддерживать тепло и пополнять запасы еды?
— Это просто моё предположение, Айзек. Я не знаю.
— Что за запретный плод?
Я стучу пальцем по столу.
— Клавиатура, может быть...
— Это маразм, — отвечает он. — И если одна картина означает так много, что ещё здесь скрыто?
Я не хочу думать об этом.
— Сегодня вечером я приготовлю ужин, — произношу в ответ.
Я смотрю в окно, пока чищу картошку над раковиной. Потом смотрю вниз на кожуру, сваленную в противную кучу. Мы должны это съесть. Скоро мы, вероятно, будем голодать, мечтая о кусочке картофельной кожуры. Я сгребаю кожурки и держу их в ладони, не уверенная, что с ними делать. Я посчитала картофель, прежде чем выбрать из них четыре самых маленьких, из пятидесяти фунтового мешка. Семьдесят картофелин. Насколько мы могли бы их растянуть? И муку, рис и овсянку? Казалось бы, много, но мы понятия не имели, как долго будем заключены здесь.
Заключены. Здесь.
Я ем кожуру. По крайней мере, таким образом, она не пропадёт.
Боже. Я морщусь и сжимаю картофельную кожуру, когда бросаю картофель, который держала, в раковину и прижимаю ладонь ко лбу. Я должна сосредоточиться. Оставаться позитивной. Я не могу позволить себе погрузиться в темноту. Мой психолог пыталась научить меня технике, как справиться с эмоциональной перегрузкой. Почему я не слушала? Помню, что-то о саде... гулять по нему и касаться цветов. Было что-то, о чём она говорила? Сейчас я стараюсь представить себе сад, но всё, что вижу — тени, отбрасываемые деревьями, и вероятность того, что кто-то прячется за живой изгородью. Я так облажалась.
— Нужна помощь?
Смотрю через плечо и вижу Айзека. Я отправляла его наверх вздремнуть. Он выглядит отдохнувшим. Хирурги привыкли к отсутствию сна. Мужчина принял душ, и его волосы ещё влажные.
— Конечно. — Я указываю на оставшийся картофель, и он берёт нож.
— Прямо как в старые времена, — слегка улыбаюсь. — За исключением того, что я не в ступоре, и у тебя нет постоянно обеспокоенного взгляда на лице.
— Неужели? Эта ситуация довольно таки тяжёлая.
Я кладу нож.
— Нет, на самом деле. Ты выглядишь спокойным. С чего бы?
— Принятие. Смирение с неотвратимым.
— В самом деле?
Я чувствую его улыбку. Через два фута воздуха между нами и раковиной, заваленной свежей кожурой. На минуту моя грудь сжимается, но чистка заканчивается, и он уходит, забирая с собой запах своего мыла.
Я должна знать, где всё время в комнате находится этот человек. Слышу его у холодильника, он пересекает комнату, садится за стол. По шуму, который мужчина создаёт, могу сказать, что у него два стакана и бутылка чего-то. Я мою руки и отворачиваюсь от раковины.
Айзек сидит за столом с бутылкой виски в руках.
Мой рот открывается.