Я посмотрела на карточку, простую белую, с печатными буквами, а затем обратно на его лицо.
— Не понадобишься.
Я провела остальную часть дня на заднем крыльце, глядя на озеро Вашингтон. Выпила ту чашку кофе, которую доктор Астерхольдер вручил мне, прежде чем ушёл. Он давно перестал быть горячим, но я сжала её между руками, будто пыталась согреться. Это было действие, язык тела, которому я научилась подражать. Сама преисподняя могла бы развернуться передо мной, и я, вероятнее всего, не почувствовала бы этого.
У меня не было мыслей. Я видела вещи глазами, и мой мозг обрабатывал цвета и формы, не прививая им чувства: вода, лодки, небо и деревья, пухлые гагары, скользящие над водой. Мои глаза осмотрели всё, от озера до моего двора. Тяжесть в груди продолжала давить. Я игнорировала её. В Вашингтоне солнце садилось рано, в четыре тридцать было уже темно, и не на что было смотреть, лишь на отблески крошечных огней из домов около воды. Рождественские огни, которые снимут в ближайшее время. Мои глаза болели. Я услышала звонок в дверь, но не смогла встать и ответить. В конце концов, они уйдут, ведь так обычно и бывает. Они всегда так делали.
Я почувствовала давление на плечах. Посмотрела вниз и увидела руки, сжимающие меня. Руки, как если бы тело не было к ним привязано. Лишь руки. Что-то оборвалось, и я начала кричать.
— Сенна! ... Сенна!
Я услышала голос. Это был глухой звук, будто кто-то говорил с набитым сыром ртом. Моя голова откинулась назад, и вдруг я поняла, что кто-то меня трясёт.
Я видела его лицо. Он коснулся пальцем пульса на моей шее.
— Я здесь. Почувствуй меня. Посмотри на меня. — Доктор схватил руками моё лицо, заставляя смотреть на него.
— Тише... тише, — произнёс он. — Ты в безопасности. Я держу тебя.
Мне захотелось смеяться, но я была слишком занята, пока кричала. Кто сейчас в безопасности?
Никто. Существует слишком много плохого, слишком много зла в мире, из-за которого нам никогда не быть в безопасности.
Он боролся со мной для того, что должно быть было объятием. Обхватил руками моё тело, а лицо было прижато к его плечу. Пять лет, десять лет, год, семь, как много времени прошло с тех пор, как меня обнимали? Я не знала этого человека, но всё же знала. Он врач. И помог мне. Айзек провёл ночь на диване, чтобы не оставлять меня в одиночестве. И взломал дверь моей спальни, чтобы найти мой ингалятор.
Я слышала, как он успокаивал меня, словно ребёнка. Я цеплялась за него, твёрдое тело в темноте. Видела, как хваталась за него, пока он держал меня... и испытывала чувство паники, неверие и онемение, которые переплелись вместе в этой схватке. Я вопила уродливым, гортанным звуком, словно раненый зверь. Не знаю, как долго это длилось.
Он отнёс меня внутрь. Просто поднял на руки и понёс через французские двери, нежно уложив на диване. Я легла, свернувшись калачиком, подтягивая колени к подбородку. Доктор накрыл меня одеялом и развёл огонь, а затем исчез на кухне, и я слышала, как мужчина двигался по ней. Когда он вернулся, то усадил меня, протягивая кружку чего-то горячего.
— Чай, — произнёс он. У него было несколько кусочков сыра и кусок домашнего хлеба на тарелке. Я испекла хлеб в канун Рождества. До всего этого. Я оттолкнула тарелку, но взяла чай. Мужчина наблюдал, как я пью, сидя передо мной на корточках. Чай был сладким. Айзек дождался, пока я закончу, и взял чашку.
— Ты должна поесть.
Я покачала головой.
— Почему ты здесь? — мой голос был хриплым, слишком много кричала. Белая прядь висела перед глазами, я заправила её и посмотрела на пламя.
— Ради тебя.
Не знаю, что он имел в виду. Чувствовал ответственность, потому что нашёл меня? Я снова легла, свернувшись калачиком.
Он сидел на полу перед диваном, на котором я лежала, лицом к огню. Я закрыла глаза и заснула.
Когда я проснулась, он исчез. Села и осмотрела комнату. Свет проникал через кухонное окно, и это означало, что я проспала всю ночь. Я понятия не имела, сколько было времени, когда доктор внёс меня внутрь. Набросила на плечи одеяло и босиком побрела на кухню. Разул ли он меня, когда нёс внутрь? Не помню. Я, возможно, не была вовсе обута. В кофейнике меня ждал свежий кофе, и чистая чашка стояла рядом с ним. Я подняла чашку, и под ней Айзек оставил ещё одну визитку. «Умно». Доктор написал что-то внизу.
«Позвони мне, если тебе что-то понадобится. Съешь что-нибудь».
Я смяла карточку в кулаке и бросила её в раковину.
— Не понадобится, — произнесла вслух. Открыла кран и позволила воде смыть его слова.
Я приняла душ. Оделась. Развела ещё один огонь. Смотрела на него. Подбросила поленьев. Смотрела на огонь. Около четырёх забрела в свой кабинет и села за стол. Мой офис был самым стерильным помещением в доме. Большинство авторов заполняют своё творческое пространство теплотой и цветом, фотографиями, которые вдохновляют, креслами, которые позволяют им думать. Мой кабинет состоял из чёрного лакированного стола в центре абсолютно белой комнаты: белые стены, белый потолок, белая плитка. Мне нужна пустота, чтобы думать, чистый белый холст для рисования. Чёрный стол был якорем для меня. В противном случае я бы просто парила среди белизны. Вещи отвлекали меня. Или, может быть, путали. Мне не нравилось жить в цвете. Так было не всегда. Я научилась лучше выживать.