— Ты дурак, — выдохнула я. — В этом нет никакого смысла.
Я чувствовала, что злюсь. Хотела наброситься на него и заставить увидеть, как глупо он выглядел, веря в такие не прочные идеалы.
— В этом слишком много смысла для тебя, — сказал он.
Я оттолкнула его. Айзек такого не ожидал. Расстояние между нами увеличилось только на одну секунду, пока левой ногой мужчина отступил на шаг назад, чтобы удержать равновесие. Тогда я сама набросилась на Айзека, откинув его на красочную лошадь за спиной. Ярость в кулаках. Я колотила его по груди и ударяла по лицу, а он стоял и просто позволял мне. «Как он посмел. Как посмел».
С каждым ударом мой гнев опускался на более низкую точку кипения. Я била его, пока мой гнев не испарился, а я не была в изнеможении. Я соскользнула вниз, мои руки коснулись металлических ромбиков карусельного пола, а спина упёрлась в копыта лошади, на которой я каталась.
— Ты не можешь исправить меня, — произнесла я, глядя на свои колени.
— Я и не хочу.
— Я истерзана, — добавила я. — Изнутри и снаружи.
— И всё же я люблю тебя.
Он наклонился, и я почувствовала его руки на своих запястьях. Позволила ему поднять себя. Я была одета в чёрный джемпер из флиса, который застёгивался на молнию по всей длине. Айзек потянулся к моей шее, захватывая верхнюю часть застёжки-молнии, и потянул её вниз к моей талии. Я была настолько потрясена, что у меня не было времени среагировать. Минуту назад он был с голой грудью, теперь это была я. Если бы у меня были соски, то они бы заострились от холодного воздуха. Если бы.
Я лишь шрамы и куски от женщины. Айзек видел меня такой. В некотором смысле он всё создал скальпелем и твёрдой рукой, но я всё равно потянулась, чтобы скрыть свою грудь. Айзек остановил меня. Схватив меня за талию, он поднял меня и усадил боком в седло пронизанной лошади. Мужчина раскрыл флис, открывая себе доступ, а затем поцеловал кожу там, где должна была быть моя грудь. Он целовал, нежно касаясь шрамов. Моё сердце. Конечно, Айзек чувствовал, как стучит моё сердце. Хотя нервные окончания были повреждены, но я почувствовала, как его тёплые губы и дыхание двигаются по коже. Я издала звук. Скорее не настоящий звук. Это был вздох и облегчение. Каждый вдох, задержанный мной когда-либо, за раз освободился из меня, вылетая со свистом.
Айзек поцеловал мою шею, за ухом, подбородок, в уголок рта. Я повернул голову, когда он попытался поцеловать другой уголок, и мы встретились на середине. Мягкие губы и его запах. Айзек поцеловал меня однажды у двери моего дома, и тогда это был барабанный бой. А этот поцелуй был вздохом. Облегчением, и мы были настолько пьяны от него, что цеплялись друг за друга, будто ждали такого поцелуя всю жизнь. Его руки были под флисом, обнимая мои рёбра. Мои руки держали его лицо. Он снял меня с лошади. Я направила его к единственной скамейке на карусели. Это была изогнутая колесница с кожаным сиденьем. Айзек сел. Я оседлала его колени.
— Не спрашивай меня, уверена ли я, — сказал ему. И потянула вниз молнию на брюках. Я была полна решимости. Я была уверена. Он не убрал руки с моей талии. Не говорил. Ждал, пока я поднимусь, сниму с себя джинсы и заберусь обратно к нему на колени. Я оставила свои трусики. Его штаны были спущены до середины бёдер. Мы были одеты, и не были. Айзек сделал всё так, как мне нужно, чтобы это было: наполовину сокрыты, на холодном воздухе, с возможностью подняться и уйти, если бы я захотела. Я чувствовала меньше, чем думала, что буду. Но также чувствовала больше. Не было никакого страха, только вибрации чего-то громкого, что я не совсем понимала. Он поцеловал меня, в то время как мы двигались. И ещё раз, когда всё было закончено. Старик не вернулся. Мы оделись и пошли обратно вверх по склону, замёрзшие и в оцепенении. И не проронили больше ни слова.
На следующий день я подала в суд, потребовав запрет на его приближение ко мне.
Это был конец для Айзека Астерхольдера и меня.
Я стараюсь иногда вспоминать, какими были его последние слова для меня. Сказал ли он что-то, когда мы шли на тот холм, или в автомобиле по дороге домой. Но всё, что я помню — это его присутствие и молчание. И небольшое эхо. И «всё же я люблю тебя».
И всё же он любил меня.
И всё же я не могла любить его в ответ.
Когда я просыпаюсь, Айзека рядом нет. Я сравниваю свою панику с болью. Могу сосредоточиться только на одной из них. Выбираю боль, потому что она не ослабляет хватку в моём мозгу. Я знакома с сердечной болью: интенсивной, мучительной болью сердца, но никогда не испытывала физическую боль, тем более такую изысканную как эта. Боль сердечная и физическая схожи в том, что ни от одной из них нельзя избавиться, как только они появляются. Сердце посылает тупую боль, когда оно разбито; боль в ноге настолько остра и сильна, что мне трудно дышать.