— Айзек... — Я касаюсь его руки, и мои глаза округляются. — Я бы сказала, что у тебя жар.
Мои губы пересыхают. Я провожу по ним языком, наблюдая, как лихорадит Айзека.
— Давай отведём тебя наверх, хорошо?
Он кивает.
Через час Айзек начинает бесконтрольно дрожать. Я помню, меня тоже так трясло. Но моя дрожь была эмоциональной. Тело борется с недугами — эмоциональными или нет — одинаковым образом. Айзек всегда был тем, кто отгонял мою дрожь. Я не могу сделать то же самое для него. Ему нужно то, что моё тело не может ему дать.
Я не могу заставить его проснуться. Он так и не сказал мне, что делать. Его тело горит, сильно, но в комнате морозильник. Держать ли его в тепле или сбить температуру? Я сижу рядом с ним и пытаюсь молиться. Если я близко наклонюсь к лицу Айзека, то почувствую тепло, исходящее от его кожи. Никто не учил меня, как молиться. Я не знаю, кому молюсь: ожиревшему богу, который всегда ухмыляется? Богу с головой женщины и с туловищем мужчины? Богу с дырами на кистях рук и ступнях? Молюсь всему что можно. Мой рот движется со словами, умоляющими словами. Я никогда раньше не говорила с Богом. Отчасти винила его за всё плохое, что случилось со мной. Я утверждаю, что нет, но это не так. Обещаю никогда не винить Бога снова, если он только спасёт Айзека.
Думаю, он услышал меня, когда Айзека внезапно перестаёт трясти. Но когда я опускаю голову к его рту, то чувствую не глубокое дыхание. Я молюсь непосредственно Богу с отверстиями в руках. Он кажется тем, с кем нужно говорить. Бог, который познал боль.
— Это Айзек, — говорю я ему. — Он помог мне, и теперь здесь. Он не сделал ничего, чтобы заслужить это. И не должен умереть из-за меня.
Затем я обращаюсь непосредственно к Айзеку:
— Ты не можешь сделать так снова, — говорю я ему. — Это уже второй раз. Не справедливо. Сейчас мой черёд умирать.
Я наклоняюсь, касаясь своим лбом его. Хочу лечь на него и забрать его жар, но сейчас не время остужать. Поднимаю голову и смотрю на него сверху вниз. Боюсь оставить Айзека и пойти искать лекарства. Мы закрыли отверстие под столом несколько недель назад. Но может быть, он что-то забыл. Может быть, есть ещё лекарство там внизу: таблетки, которые упали на грязный пол. Чудо в тёмном углу. Знаю, что маловероятно, но не могу просто сидеть здесь и ничего не делать. Целую его в губы и встаю.
— Не умирай, — предупреждаю его. — Если ты умрёшь, я последую прямо за тобой.
Если он слышит меня, то угроза моей смерти сработает. Он будет держаться, только чтобы выжила я. Выскакиваю из комнаты и несусь на кухню. На этот раз столешницу легче оттеснить. Я сильнее. Хватаю фонарик и спускаюсь вниз по лестнице, которую Айзек оставил на месте. Зёрна риса всё ещё разбросаны по полу с того дня, когда я порвала мешок. Они впиваются в ступни через носки, и мои пальцы подворачиваются. Полы и полки пусты. Я провожу рукой вдоль них, испытывая удачу. Заноза застревает в ладони, и я вытаскиваю её. Металлический ящик с медицинским крестом на стене открыт. На полках ничего нет, только пыль. Я хватаю ящик и пытаюсь сорвать его со стены, но он привинчен болтами. Мои мышцы менее эффективны, чем мой гнев.
— Я даже не могу сорвать что-то со стены! — кричу я в никуда.
Просовываю пальцы в волосы и тяну, пока мне не становится больно. Сначала я чувствую себя бессильной, затем ощущаю безнадёжность, потом накатывает непреодолимое горе. Я не могу справиться с этим. Не знаю, что делать с самой собой. Падаю на колени и хватаюсь за бока. Не могу этого сделать. Не могу. Я хочу умереть. Я хочу убить. Все эти чувства разом наполняют меня.
«Ты эгоистка», — слышу я внутренний голос. — «Айзек умирает, а ты думаешь о том, как чувствуешь себя».
Голос прав. Я встаю и стряхиваю рис с колен. Когда поднимаюсь обратно вверх по лестнице, то единственный признак того, что я до этого сломалась — мои дрожащие руки.
Я возвращаюсь в комнату, чтобы проверить Айзека. Он всё ещё дышит. Тогда я вспоминаю про книгу, которую нашла в основании карусельной кровати. Мне всегда казалось странным, что наш похититель оставил эту книгу в одном доме с врачом.
Прижимаю крышку к груди и вижу книгу, лежащую на дне. На её обложке лежит один кусочек паззла. Я смахиваю пыль. Это единственная книга, которую я спасла, когда мы сжигали всё, что помогло бы сохранить тепло. В том, что я оставила её, нет смысла. У меня был Айзек, чтобы ответить на вопросы медицинского характера. Айзек наложил мне швы. Я сохранила её для себя. На каком-то уровне я знала, что Смотритель Зоопарка положил её здесь для меня. Мой желудок стискивает. Я пролистываю индекс. Страница 546. Жар.