Итак, новый город рос, развивался, заселялся; и тем не менее все жители Жижкова, от мала до велика, безгранично и упорно ненавидели обоих людей, столь успешно управлявших этим ростом, и особенно Недобыла. В самом деле, не было на свете человека, который бы любил эту мрачную личность, чей жизненный путь мы прослеживаем уже так долго. Собственные дети не любили его за суровость, жена за скупость, возницы, грузчики и служащие его экспедиторской конторы — за безмерную корыстность, а весь Жижков — за эгоистическую расчетливость, стяжательство, даже грабительство. Ремесленники и спекулянты, которым хотелось бы иметь влияние в ратуше, люди, которым было отказано в кредите в обеих жижковских ссудных кассах, бывшие члены общинного совета, отвергнутые поставщики, потерявшие влияние представители оппозиции — все призывали на голову Недобыла всяческие беды, несчастья и хвори, желтели от зависти к его успехам, рассказывали о нем злые анекдоты — например, о том, что он заставляет своего бухгалтера линовать бумагу, потому что готовая линованная стоит чуть-чуть дороже, или что жене своей он дарит к дню рождения или ангела только практические вещи для хозяйства — мыло, соду, коренья, тряпки для мытья окон, совок для мусора. Недобыл всегда ходил в черном костюме из добротной, но потертой материи, и люди говорили, что он скорее удавится, чем даст заработать портному. В свои пятьдесят лет Мартин был статен, ширококост, мускулист, но худощав лицом и тонок в талии. «И жрет-то не досыта, жмот», — говорили о нем. Все точно знали, давно ли сшила себе в последний раз новое платье его хорошенькая, милая жена с глупеньким девическим лицом и пышными, песочного цвета волосами, которая выглядела как старшая сестра своего первенца Мефодия. «Перешивает, бедняжка, все платья по два-три раза, — сочувственно констатировали наблюдатели, — как же тут жить, как делать дела, когда такой сквалыга гроша не хочет потратить?»
«Цамбулак», который впервые бросили в окно Недобыла в 1880 году, в дни катастрофы на Девичке, влетел к нему трижды за десять последующих лет; в последний раз это было в 1889 году, после торжеств по случаю электрического освещения Жижкова, — тогда говорили, что магистрат добился электрификации предместья главным образом затем, чтобы повысить цену на земельные участки и дома Недобыла и Герцога. Этот слух, пожалуй, был преувеличенным; правда, электрическое освещение на бывшем Ольшанском шоссе, в ту пору уже переименованном в Карлов проспект, кончалось именно там, где кончались владения Недобыла, — Комотовка и Опаржилка, — но верно и то, что Недобыл тогда не собирался продавать их и уничтожать расположенный на них английский парк, так что продажная цена этих землевладений пока что была ему безразлична. Верно, наконец, и то, что уже в ближайшие три месяца линия электрических фонарей на Карловом проспекте протянулась дальше, до площади Сладковского, — но что поделаешь: когда люди затаили злобу на кого-нибудь, то уж видят в нем одно черное даже там, где он беленький.
Конка, проложенная, как уже говорилось, в 1883 году, тоже вызвала большое раздражение. Линией, которая вела вверх но Карлову проспекту к Ольшанскому кладбищу, практически нельзя было пользоваться, потому что подъем там настолько крут, что пассажирам приходилось выходить из вагона, чтобы несчастная лошадь могла втащить его в гору около газового завода; впрочем, через несколько месяцев эту линию сняли. Другая же линия, вполне логично и естественно, была построена по второй из наиболее широких улиц Жижкова — по проспекту Гуса, но тянулась менее чем на километр и вдруг, оставив без современного транспорта остальную часть проспекта и примыкающую к нему будущую Подебрадскую улицу, тогда уже строившуюся, бессмысленно и непостижимо сворачивала в какие-то незначительные улочки и вела к пустырям, в сторону трактира под названием «Безовка», или «Сиреневка». Почему? Да потому, что Безовка с садом и лугами с 1881 года была собственностью Мартина Недобыла. И Герцог, самоотверженно добившийся в магистрате столь странного направления конки, получил от Недобыла отличный двойной участок под застройку. Этот участок он придерживал шесть лет, а в 1889 году выгодно продал городу для строительства новой ратуши, подряд на которое взял сам. Нет нужды упоминать о том, что возведение этого роскошного дворца в стиле ренессанс взвинтило цены и на близлежащие участки Недобыла.
История эта страшно обозлила жижковцев. В трактирах, где сходились бессильные оппозиционеры, без конца гремели страстные речи о том, что пора очистить авгиевы конюшни, что деснице справедливости пора покарать двух негодяев и что когда же наконец кто-нибудь сжалится над Жижковом и свернет им шею… Где это видано — строить новое, прекрасное здание ратуши в стороне от главных артерий, где-то на тычке, на таком крутом косогоре, что туда надо подниматься по лестнице! Против того, что подряд на строительство взял Герцог, возражать не приходилось: он, как обычно, предложил на конкурсе самую дешевую смету; но как он это делает, что его смета всегда дешевле других? А так, что он всегда имеет доступ к запечатанным конвертам конкурентов. В дешевизне смет, по которым он предлагал строить общественные здания, никто не мог сравниться с Герцогом, потому что никто не мог, как он, наверняка рассчитывать, что магистрат утвердит для него так называемые чрезвычайные, не предусмотренные бюджетом статьи, благодаря которым он покрывал дефицит, например, на укрепление фундаментов, на перенесение канализационных труб, на изменения в конструкции лестниц, дымовых труб, вентиляционных шахт, крыш. Герцог вносил предложения о таких непредвиденных работах, комиссии их утверждали, а что утверждали комиссии, то без прений принимал и магистрат.