2
Дома, в семейном кругу, Недобыла боялись и не любили, как совсем чужого человека. Когда в 1880 году он, в нарушение брачного контракта, вдвое снизил пособие отцу жены, профессору Шенфельду, Мария, оставив всякое притворство, — маленькая, по мужественная и твердая, — высказала Мартину в глаза все, что она о нем думает и кем его считает. Вне себя от гнева и жалости к отцу, она объявила мужу, что, несомненно, он не настолько наивен, чтобы полагать, что она, Мария, вышла за него замуж по какому-либо иному мотиву, кроме этого самого пособия ее несчастному, обедневшему родителю, которому Недобыл не достоин стирать пыль с ботинок, — кроме того, чтоб обеспечить отцу покой и независимость. Только для этого — и ни для чего иного — вложила она свою руку в его грубые кучерские лапы, только поэтому он, сын извозчика, получил в жены внучку великого медика Теодора Шенфельда и дочь Гуго Шенфельда, автора прославленной Grundlage zur Philosophie der Personlichkeit, только поэтому пошла она на мезальянс, что, несмотря па плебейство Недобыла, верила в его слова, в его честь. Что ж, она просчиталась; он не только тупой, невежественный дюжий мужик, который способен только на то, чтоб поднимать коляски голыми руками, но еще и обманщик, нарушающий собственные обязательства, едва достигнув своих низких целей, непорядочный человек, беспринципный сквалыга, способный за деньги продать все — отчизну, жену, детей, все, кроме собственной чести, потому что ее у него нет!
Недобыл в ответ назвал ее баронессой фон Пусткарман, которая попала к нему в дом, как мышь в амбар с крупой, надутым ничтожеством, которое не понимает, на чем держится; какой прок ему, Недобылу, от того, что ее папенька пишет книги в дорогих переплетах, а дед лечил государя императора, ежели сама она, Мария, умеет только транжирить деньги, бренчать на своей арфе да наряжаться и раскатывать в экипаже? Она не только не принесла в дом ни гроша, она пальцем о палец не ударила, чтобы сберечь и сохранить его, Недобыла, состояние, она только валяется на диване, возится с детьми, командует прислугой да сосет конфетки, а когда ее мужа постигла ужасная катастрофа, то есть когда обвалился дом, в который он вложил весь свой капитал, ей это было трын-трава, у нее одна забота — чтобы папенька не понес урона, а он, Недобыл, пусть хоть с голоду подыхает, ее это не трогает, главное, чтобы папеньке ни в чем не пришлось себе отказывать и он мог спокойно жиреть на деньги, которые не заработал.
Так потчевали они друг друга любезностями и кричали, до того распалившись гневом, что не заметили четырехлетнего Мефодия, который стоял в дверях, маленький, пухлый, и в испуге выслушивал злобный и непонятный обмен мнениями. Они замолчали лишь, когда ребенок прервал их диалог горьким плачем, — ему показалось, что отец сейчас вцепится своими сильными пальцами в белокурые волосы матери и побьет ее.
С этой безобразной сцены началась открытая вражда между супругами, принявшая затяжной характер, потому что Недобыл не уступил, и что бы ни говорила Мария, как бы ни упрекала она его, продолжал выплачивать ее отцу лишь половинное пособие, да еще пригрозил, что если она не будет, как он выразился, ходить по струнке, то он может рассердиться и вообще перестанет давать деньги старику.
В 1880 году у Недобылов было уже трое детей: четырехлетний Мефодий, Теодор, годом младше его, и шестимесячный Виктор. Нечего и говорить, что это были дети не любви, а насильничества Недобыла и покорности Марии. О двух других детях, Эмане, родившемся в 1883 году, и Барче, или Бабиле, которая появилась на свет четырьмя годами позже, можно без преувеличения сказать, что их и не было бы, если б Недобыл не угрожал Марии, что оставит ее отца без куска хлеба.