А Первого мая он видел из окна, как Пилат с красной розеткой в петлице, в красном галстуке под отвисшим подбородком, шагает во главе его людей и ведет их на Стршелецкий остров. Недобыл тогда решил, несмотря на отличные качества Пилата, выбросить его, спустить с лестницы, послать ко всем чертям; но Первое мая прошло мирно, без столкновений и неприятностей, и Недобыл остыл.
«Пожалел я его, и вот мне награда», — подумал Недобыл, когда Пилат от имени рабочего комитета передал ему требование бастующих — оплачивать вдвойне работу ночью, по воскресеньям и в праздники. Недобыл пытался было уговорить его по-хорошему: не валяйте дурака, вы же не вчера родились, знаете, как на меня жмут конкуренты; если меня начнет прижимать еще и собственный персонал, то мне останется только закрыть лавочку, — сами же без хлеба останетесь! И что это еще за рабочий комитет, что за нововведение, на что оно? Чтобы сговариваться за моей спиной, так? Хорошенькое дело, очень мне это нравится! Но, насколько мне известно, хозяин тут пока что я, и я не допущу, чтобы без моего ведома кто-то с кем-то сговаривался!
Несмотря на мирный — вначале — тон Недобыла, Пилат стоял на своем и даже с неслыханной дерзостью заявил, что ежели хозяин хочет заработать на Юбилейной выставке, пусть даст заработать и своим людям: тут Недобыл вспотел, побагровел и с бранью и проклятиями выгнал бунтовщика; и вот на Сеноважной площади и на «ярмарке» воцарилась страшная, томительная тишина, неестественный, мертвый покой стачки.
На другой день Недобыл капитулировал и принял условия забастовщиков — неслыханное поражение, хотя и вызванное исключительными обстоятельствами; ничего — когда все кончится, когда закроется выставка, Недобыл с лихвой вознаградит себя, он-то уж сдерет с рабочих все, что они заставили его выложить, и сделает то, что следовало сделать еще после Первого мая — избавится от непокорного Пилата, даст ему коленкой под зад и выгонит в шею.
В довершение всех неприятностей он еще жестоко поссорился с женой и, что обидно, из-за пустяка — из-за конфеток, которые она сосала, когда он пришел домой раздосадованный, взвинченный, злой на весь мир. Персонал бастует, режет его без ножа, а Мария знай транжирит деньги на лакомства. Недобыл бросил ей этот упрек, и то, что он услышал в ответ, он никогда еще не слыхивал от жены; в равной мере и то, что он сам сказал ей, было произнесено им впервые за пятьдесят лет жизни. Тем временем Мефодий, обнаруживая безграничную тупость, в самый разгар ссоры запиликал на скрипке какую-то душещипательную мелодию — сын хотел очаровать музыкой разъяренных родителей, хотел, чтобы они помирились и упали друг другу в объятия, и этот четырнадцатилетний мальчик, с умоляющим выражением упитанной миловидной мордашки, принялся наигрывать им на ушко, как скрипач из цыганского оркестра. Тогда Недобыл, схватившись за голову и вопрошая небеса, за что они карают его, убежал на «ярмарку» и, подобно Гулливеру, вернувшемуся из страны гуигнгнмов, укрылся в конюшне, у лошадей, чтобы успокоиться и отдохнуть душой возле этих мудрых и безгрешных созданий.
4
Между тем за деревянными с башенками воротами выставки начал распускаться целый букет павильонов — каменных и из дерева, простых и вычурных, миниатюрных и громадных, солидных и ажурных, а впереди них, напротив главного входа, перед большим газоном с геральдическим, составленным из серо-серебристых цветов львом, на которого с шестиметровой высоты каменного цоколя смотрела бронзовая статую короля Иржи Подебрадского на вздыбленном коне, расположился главный павильон, названный Дворцом промышленности, — два длинных крыла, соединенные центральным зданием, целиком, кроме угловых колонн, выложенный цветными стеклами, с круглой башенкой на ажурных ножках над легкой винтовой лестницей. Дворец этот стоит и поныне. Потомки рабочих, тех, кто тогда, в 1891 году, строил его, кто отливал металл для его стального остова, добывал камень для его фундаментов и колонн, обжигал для него кирпич и месил известку, тех, кто под самую крышу наполнил его образцами своего труда, теперь устраивают здесь свои съезды.