Так они препирались долго и зло, пока наконец Недобыл, опасаясь, что не сдержится и даст дочери автора «Основ философии личности» хорошую затрещину, не выбежал из спальни, чтобы успокоиться на свежем воздухе или, по обыкновению, в обществе своих лошадей. И что же — те, о ком шел спор, его сыновья, собрались в соседней комнате и, несомненно, слышали все. Мефодий — бледный, с лицом, осунувшимся от тревоги, впереди него Теодор, сильный, плечистый, брови нахмурены, голова упрямо наклонена, Виктор, смуглый, улыбающийся, темные глаза бесстрашно устремлены на отца, а позади — девятилетний Эманек, светловолосый, худенький, рот перекошен от сдерживаемого плача. Стояли они здесь, видимо, затем, чтобы прийти на помощь матери, если бы случилось то, что заставило Недобыла бежать, то есть если бы он поднял руку на жену; и вид сыновей, чуждых, незнакомых, враждебных, переполнил меру его горечи.
— Что вы тут делаете? Марш спать! — загремел он.
— Хорошо, папенька, — сказал Теодор.
— Покойной ночи, папенька, — сказал Мефодий.
— Мы думали, что-то случилось, — сказал Виктор.
Эманек только кривил рот, и подбородок у него дрожал.
Когда Недобыл вылетел в прихожую, из маленькой детской, бывшего будуара Марии, слышался плач пятилетней Бабилы.
Долго ходил он, отец, ненавистный собственной семье, по улицам Жижкова, города, который не существовал, когда он, Мартин Недобыл, много лет назад поселился здесь, и который лежал перед ним готовый, хмурый, неказистый и такой же чужой, как чужды ему жена и дети, такой же враждебный. Мартин ходил, подставляя лицо морозному ночному ветру, глядел на освещенные прямоугольники окон, за которыми жили неизвестные ему люди. Но они-то знают его, Недобыла, и дружно ненавидят и поносят его, завидуют ему. Ему вспомнилось, как он и Валентина радовались, когда в этих местах, безлюдных в ту пору, кто-нибудь начинал строить дом, когда тут и там у дороги вырастали стены и трубы, когда над маленькими примитивными печами для обжига кирпича, как над языческими жертвенниками, поднимался к небу дымок… Напрасно радовались: Валентина не дождалась свершения своих надежд, не дождался и он, Мартин, ибо город, который лежит перед ним, совсем не похож на город их грез: Жижков так же безобразен, беден, исковеркан и неудачен, как исковеркана и неудачна вся его, Недобыла, жизнь.
Исковерканной и неудачной представлялась ему вся жизнь в эти минуты гнева и одиночества, исковерканной и неудачной называл он ее, хотя был в расцвете сил и в голове его еще рождалось много смелых и широких замыслов, свершение которых исправило бы еще многое из того, что не удалось; осуществить их было возможно, потому что доселе он был, — или думал, что был, — хозяином Жижкова, главой клики, которая вот уже двенадцать лет вершила все дела города. Недобыл не подозревал, что в тот самый момент, когда он размышляет обо всем этом, в ратуше, в большом зале заседаний, украшенном гипсовой статуей Яна Жижки, идет ожесточенная битва, цель которой — разгромить эту клику и выбить Недобыла из седла.
Речь шла о планировке той части Жижкова, которая примыкала к загородному ресторану «Безовка», — широкой полосы запущенных садов, каменистых пастбищ и лугов у подножья холма Святого креста. Скупив эти земли десять лет назад, Недобыл начал новые, опирающиеся на союз с Герцогом спекуляции и собирался завершить эту деятельность разбивкой новых владений на участки и их застройкой. Ценою больших расходов он перестроил бывшую мельницу, превратив ее в ресторан; еще дороже обошлось ему проведение сюда линии конки — как известно, он отдал за это Герцогу двойной строительный участок, — после чего выгодно сдал ресторан в аренду.
Использовать остальную пустующую территорию он собрался только теперь, причем задумал сделать все на широкую ногу, чтобы ошеломить жижковцев: одним махом возникнет тут новый квартал, скалы будут взорваны, камень употреблен на строительство и на замощение улиц, мелким щебнем засыплют ямы — те, которые не подойдут для подвалов новых домов. Он напряжет все силы, использует все свои средства и кредит, чтобы разом, как можно скорее, возвести целые кварталы; и как только все будет готово и новые дома заселены, Недобыл продаст их. И уж тогда-то он наконец приступит к осуществлению заветной мечты, которой увенчает дело своей жизни, — но это уже не будет спекуляцией, это будет как бы заупокойная месса по Валентине: он застроит Комотовку и Опаржилку, возведет красивые дома на участках, которые приобрел еще простым возчиком, в местах, где он сблизился со своей первой женой, заменить которую никто ему не мог, — в местах, которые они, поженившись, так горячо любили оба, где строили прекраснейшие из своих воздушных замков. Да, дело это, застройка Комотовки, не только увенчает труды его жизни, но и внутренне примирит его с покойной, ибо она, конечно, с огорчением взирает с небес на неблаговидные поступки, которые он совершил за последние десять лет, связавшись с Герцогом.