— Agricola filiis fabulas narrat.
— Вот видите, Миша не лишен способностей, надо только дать ему немного свободы, пусть работает самостоятельно. А не станет работать, — пусть идет хоть в сапожники, мне все равно.
Теперь, когда у Борна был настоящий сын, которому феи предсказали, что он застроит Прагу торговыми домами, ему и в самом деле безразлична была судьба Миши. В маленькой детской спал Иван, в Болгарии Осман-паша — дело было в середине декабря того достопамятного года — сдался русским войскам, и Борн был в таком радужном настроении, что, хоть и в сдержанной форме, согласился признать за своим неудавшимся первенцем кое-какие способности.
«Воображаю, чем это кончится», — подумала тогда Гана. Но кончилось вовсе не так, как она предполагала, а совсем наоборот: Миша, который учился тогда во втором классе чешской гимназии на Индржишской улице (это было то самое почтенное учебное заведение, которое несколькими годами позже переехало в собственный дом по Столярной улице и с тех пор прозывалось «Столяркой»), принес хорошие, почти отличные баллы за полугодие — подвела только тройка по немецкому языку. Странно, но факт: Миша, с которым до шестилетнего возраста говорили только по-немецки, так что немецкий язык был для него родным, после коренных перемен в его судьбе и домашней обстановке стал забывать этот язык и забыл его так основательно, что в гимназии уже, как говорится, хромал по этому предмету на все четыре ноги. В конце года его табель подпортили еще три тройки — из латыни, математики и географии, но и это было выдающимся успехом для мальчика, которого сов сем недавно считали слабоумным; успехом настолько удивительным, что Борн только ахнул, а Гана нахмурилась: ее надежда на то, что Мишу отошлют в интернат, ослабела.
Да, Миша был не так глуп, как казался. Он понимал, что если не приналечь на ученье, то репетитора ему не миновать, и он приналег. В третьем классе ему уже грозил провал по-немецкому, но учитель сжалился, дал ему переэкзаменовку, и Миша перешел в четвертый класс.
Решили, что после гимназии Миша поступит на юридический или на медицинский факультет. Кое-кто из близких друзей Борна удивлялся, зачем Борну вздумалось морить мальчишку ученьем, не проще ли взять его к себе в магазин. Но Борн считал, что Миша не создан для торговли, потому что он застенчив и не умеет обращаться с людьми. Это было верно. Впрочем, врачу, а в особенности адвокату, тоже не годится быть застенчивым и необходительным, но, что поделаешь — для торговой карьеры предназначался Иван, а Мише оставалось только направить свои стопы к другому поприщу.
Как раз в эту пору Миша приобрел в гимназии репутацию человека состоятельного и с широкими замашками. В кармане у него всегда был кулек леденцов, и он охотно угощал ими по первой просьбе. «Сегодня у меня только простые, сахарные», — замечал он при этом вскользь. Или: «Я думаю перейти на другой сорт, эти малиновые уже приелись». После уроков гимназисты, у которых водились деньги, наведывались в кондитерскую напротив пить лимонад. Миша, разумеется, ходил с ними, всегда кого-нибудь угощал и не упускал случая поворчать: «Придется выбрать другое место, эту бурду просто невозможно пить». В самом деле, он был неслыханно богат: учебники и тетради держал в голубых обложках с красивейшими наклейками в виде чешского льва, которые он покупал в писчебумажной лавочке пана Сойки напротив, по крейцеру за сотню. Ему завидовали, ведь крейцеры есть не у каждого, а этот великолепный Миша заходит в лавочку чуть ли не каждый день и потом пригоршнями раздает наклейки товарищам. Он мог себе это позволить; по его равнодушному, скучающему лицу было видно, что для него это пустяк, потому что у него, Миши Борна, водятся деньжата.
Все это происходило в первом полугодии третьего класса. Во втором полугодии, когда, как уже сказано, Миша единоборствовал с немецким языком и едва не потерпел поражения, он раздобыл где-то маленький окуляр, в котором было рельефное изображение девицы в нижнем белье. Интерес к этому окуляру был громадный, на переменках гимназисты теснились около Миши, умоляя дать поглядеть. Говорили, что Миша купил этот уникум у одного восьмиклассника за цену, которую называли лишь шепотом и прикрывая рот ладошкой.
В то время вышел первый чешский перевод «Графа Монте-Кристо». В третьем классе ходил по рукам один экземпляр, зачитанный донельзя, и кто же был его владельцем? Конечно, Миша Борн — единственный богач, которому это было по карману. Прочитав роман, он стал еще расточительнее, ему хотелось изумлять окружающих, как граф Монте-Кристо. Тот, как известно, ходил в тир упражняться в стрельбе. Это было единственное, в чем Миша мог подражать ему. Он позвал товарищей в деревянный тир на Карловой площади, где стреляли но жестяным мишеням, и позволил им стрелять за его счет. Сам он в стрельбе не участвовал и стоял в сторонке, опираясь о столб и с презрительной усмешкой всеведущего героя наблюдал своих друзей, загадочный и непостижимый. Кто-то из мальчиков спросил, почему он не стреляет, и Миша ответил точно, как граф Монте-Кристо: «А вы видели, как я стреляю?», желая дать понять, что его стрелковое искусство до того сверхъестественно и недосягаемо, что, взяв ружье в руки, он посрамит всех прочих стрелков. Они думали про него: «Дурак ты, дурак!», а Миша говорил себе мысленно: «Несчастные! Жалкие марионетки в моих руках, орудия моей грядущей мести! Знали бы вы, что я задумал!»