— А что касаемо обвала, — продолжал Кутан, — верную причину назвать не могу, а думаю только, что рабочие не слушались приказов, вот и сделали не так, и сами виноваты. Главное, десятник Рамбоусек все норовил делать по-своему, и, сдается мне, из-за него-то все и вышло: сам погиб и других, как говорится, погубил…
Так показал мастер Кутан, и показания его, естественно, вызвали в публике шум возмущения. Настала очередь Недобыла высказаться о своей виновности. Он встал, бледный, но твердый, воплощенное достоинство и безупречность, и показал своим ответом, что если злой рок и пытался трижды поймать его в одну и ту же западню, то он решительно потерпел поражение, ибо у человека, который ныне с негодованием отстаивал свою невиновность, одно только имя и было общим с испуганным мальчишкой из Клементинума и солдатиком из Альсерских казарм.
— Признаю себя виновным в такой же мере, в какой признавало себя виновным правление банка «Славия», когда восемь лет назад, на Сеповажной площади, обрушился принадлежащий этому банку дом. Та катастрофа, которая еще жива в нашей памяти, унесла гораздо больше жертв, чем их было при обвале моего дома, однако никто из владельцев той стройки не был посажен на скамью подсудимых. Под развалинами осталось тогда десять каменщиков, а потом еще обрушилась уцелевшая стена и засыпала семерых пожарных, двух чернорабочих, разбиравших развалины, и одного полицейского, однако репутация владельцев постройки осталась чистой, и никто их не тревожил, никто их ни в чем не обвинял.
Получив замечание от председательствующего, что следует говорить по данному делу, Недобыл, заметно повысив голос, заявил, что они, судьи, здесь для того, чтобы судить его, Недобыла, а он, Недобыл, для того, чтобы защищаться. Вот он и защищается и протестует против того, чтобы ему указывали, как именно это следует делать, а прежде всего принципиально он протестует против какого бы то ни было обвинения; спрашивается, почему к нему, частному лицу, применяют другое мерило, чем то, которое восемь лет назад применяли к банку «Славия»? Конечно, тут есть некоторое различие, и уважаемый суд может не объяснять его Недобылу. Члены правления «Славия» не снабжали стройку строительными материалами, а он, Недобыл, снабжал. Однако различие это вытекает из рода его занятий: он, Недобыл, владелец экспедиторской фирмы, потому он и возил, точнее говоря, предоставлял свои подводы для доставки на стройку разных материалов, точно так же, как он, вот уже пятнадцать с лишним лет, делает это и для многих других строек.
Тут председательствующий перебил его репликой, что Недобыла обвиняют не в том, что он возил или доставлял недоброкачественный материал, а в том, что он такой материал сам приобретал и поставлял его рабочим и каменщикам, или, как дословно указано в обвинительном акте, предназначал, а точнее говоря — навязывал его им. Недобыл пожал плечами и ответил, что не его дело разбираться в материале и отличать хороший от плохого. Он считал, что материал, который годился почти для всех домов Жижкова, годен и для его постройки, а Кутан и Рамбоусек, принимавшие от него материал, полностью с ним соглашались.
Таковы были показания Недобыла, сделанные в тоне оскорбленной невинности и воспринятые с шумом одобрения в зале, ибо публика хорошо понимала, что говорит их человек и защищает он не только себя, но честь и славу своего сословия. Все были довольны, что Недобыл говорит так серьезно и убедительно.
Когда Недобыл кончил, его соответчик Кутан, как и следовало ожидать, возразил против утверждения, будто бы он, Кутан, в чем-либо соглашался с Недобылом, а тем более полностью; это покойный Рамбоусек принимал от хозяина материал, Кутан же «в этом деле ни в чем не виноват»…
— Сдается мне, оба вы рады, что несчастного Рамбоусека уже нет в живых, — заметил, страшно оскалив свои акульи зубы, известный своей бестактностью прокурор Хароуз, который сидел за столиком, приставленным перпендикулярно к длинному судейскому столу; едва он произнес эти слова, как адвокат Гелебрант вскочил, словно ужаленный, и с возмущением запротестовал против посягательства на честь своего клиента, который «не обязан, вне пределов обвинительного акта, выслушивать инсинуации и поклепы, кои могут уронить его в глазах общества».
Эта вспышка доселе скрытой энергии защитника, его неусыпная забота о чести клиента произвели самое благоприятное впечатление на публику, тем более что председательствующий, не зная, что сказать, лишь успокоительно махнул рукой в сторону темпераментного адвоката. Тот сложил руки за спиной и обиженно уставился на настенный фонарь, всем видом своим показывая, что он с трудом подавляет справедливый гнев, бушующий в его груди.