Пока Малина говорил, Карел краснел и ерзал на месте и, надо думать, дал бы ему решительную гневную отповедь; но до этого не дошло: Малина еще не кончил свою рассудительную речь, как вдруг распахнулась дверь, и в трактир, вместе со снегом, который в тот вечер валил с низкого неба, влетела Валентина, простоволосая, в старом шерстяном платке, накинутом на узкие плечи, в русых волосах алмазы тающих снежинок, на глазах слезы.
— Нет ли тут Карела? — воскликнула она и, увидев брата, накинулась на него: — И где ты пропадаешь, почему не идешь домой, бабушка плоха, слегла в горячке и все зовет тебя, хочет попрощаться…
Услышав это, Карел вскочил с места, схватил кепку и сунул руку в карман, чтобы расплатиться за ром. Но тут тихий рябоватый незнакомец с желтым носом, с виду сапожник или портной, вдруг засвистел в свисток, да так пронзительно, что у всех заложило уши, и преградил Карелу дорогу. Тотчас распахнулась дверь, и за спиной обомлевшей Валентины появились двое полицейских с султанами на широкополых шляпах — они, видимо, поджидали на улице.
— Пойдете со мной, — сказал Карелу рябоватый и, отвернув лацкан, показал полицейский значок. — Вы арестованы за подстрекательство и за оскорбление его величества.
5
Конечно, это была весьма неприятная неожиданность для Мартина Недобыла, когда этот молодой, долговязый упрямец, от которого по праву можно было ожидать таких же осторожных и бесцветных показаний, как те, что он дал на предварительном следствии, вдруг — как гром среди ясного неба! — заявил, что во всем, во всем виноват Недобыл, и никто другой. Ошеломленный, Недобыл оглянулся на адвоката, но и тот на мгновение утратил выражение неукротимой энергии, сдерживаемой твердой волей и интеллектом. Гелебрант вытянул губы и приподнял брови, непростительным образом обнаружив, что застигнут врасплох и выбит из колеи.
Публика, уже заскучав от однообразия свидетельских показаний, зашумела, заколыхались разноцветные бантики и вуалетки, заскрипели скамьи, подошвы зашаркали по полу. Недобыл, у которого от волнения замерло сердце, подумал, что в таком неожиданном обороте видна рука Герцога, злодея Герцога, его врага Герцога, который официально возглавлял работы по уборке развалин и на вопрос следователя, обнаружил ли он в ходе этих работ что-нибудь новое, что способствовало бы выяснению причин катастрофы и выявлению ее виновников, уклончиво ответил для протокола, что «здесь у него еще нет ясности, но он прилагает все усилия к тому, чтобы этой ясности добиться». И Недобыл опасался, что Герцог носит камень за пазухой и бросит его, когда будет давать на суде показания в качестве эксперта. «Так вот оно что! — рассудил теперь Недобыл в своей болезненной ненависти к Герцогу. — Подлец решил не ограничиваться собственными показаниями, он подготовил себе почву, подкупив этого мальчишку и сделав его своим орудием! Ну, теперь все погибло, отныне я объявлен бесчестным человеком, теперь мое несчастье свершилось…» И, слушая показания Пецольда, он почувствовал то, чего давно не ощущал — странное шевеление и зуд на макушке: волосы у него вставали дыбом.
А показания и в самом деле были таковы, что у того, против кого они направлены, волосы могли встать дыбом.
— Безусловно, — говорил Пецольд, — работами практически распоряжался покойный Рамбоусек, потому что присутствующий здесь пан Кутан не очень-то занимался делом и на стройке бывал редко; но верно и то, — и он, Пецольд, готов еще раз и когда угодно подтвердить это под повторной торжественной присягой, — что десятник Рамбоусек не раз просил пана Недобыла заменить скверный материал, который тот поставлял и из-за которого в конце концов случился обвал. Рамбоусек ходил на работу и с работы вместе с ним, свидетелем Пецольдом, и часто при этом жаловался на скупость и прижимистость Недобыла. «Если бы можно было строить из грязи, Недобыл из нее и строил бы, лишь бы подешевле обошлось», — говаривал Рамбоусек. Он много раз упрашивал Недобыла, но тот стоял на своем: он, мол, в советах не нуждается и сам понимает в материале не хуже иного строителя. «Для той швали, что поселится в моем доме, он еще слишком хорош», — говорил Недобыл.
А потом в декабре прошлого года, как бы предвещая катастрофу, осыпалась передняя стена и был искалечен подносчик Кадержабек. Работать он больше не мог и просил у хозяина пособие, а хозяин отрезал — не можешь сам работать, пусть работает жена.
— Где же у Недобыла совесть, господа судьи? — обратился Пецольд к суду.