Председательствующий попросил свидетеля быть спокойнее, и свидетель, успокоившись по необходимости, рассказал, как однажды между покойным Рамбоусеком и хозяином были нелады из-за того, что Рамбоусек выбросил полторы тысячи кирпичей, которые были так плохи, что он не пустил их в кладку.
— Если бы вообще пан Недобыл знал, сколько плохого материала выбросил и уничтожил десятник, он бы, наверное, взбесился со злости, уж я-то его знаю! — воскликнул свидетель.
Рамбоусек особенно противился тому, чтобы класть в опоры черный камень, который навез Недобыл, но хозяин нажимал на него и грозил, что если десятник не сделает, как ему сказано, то ни на одной стройке Недобыла его и духу не будет, а Недобыл, говорили, собирался строить на Девичке еще домов шестнадцать. «Ну, ребята, ничего не попишешь, придется брать это дерьмо, — сказал тогда рабочим Рамбоусек, — с хозяином не сладишь». Под «дерьмом», он, конечно, разумел строительный материал.
Когда Пецольд закончил свои показания, председатель суда с минуту молчал, задумчиво постукивая по столу карандашом, потом обратился к Недобылу:
— А что вы скажете, обвиняемый Недобыл? Так было дело или не так?
— Порезче, порезче! — подсказал Гелебрант, но Недобылу не надо было подсказывать.
— Не думал я, — начал он, — что когда-нибудь попаду в такое положение, что мне придется отвечать на бездоказательные вымыслы неблагодарного подростка, чьей семье я десятки лет даю бесплатное пристанище в своем доме и который в этот тяжкий — чего я не отрицаю — час моей жизни напал на меня сзади, чтобы ударить отравленным кинжалом лжи.
Отлично сказано! «Отравленный кинжал лжи» вызвал в публике одобрительный гул, бантики и вуалетки зашевелились, а в глубине зала кто-то даже хлопнул в ладоши, но судья единым угрюмо-угрожающим взглядом восстановил тишину.
— С десятником Рамбоусеком, — продолжал Недобыл, — я за все время постройки этого злополучного дома говорил два, от силы три раза, и о качестве материала в этих разговорах не было сказано ни слова.
— Неправда! — крикнул Пецольд, но председательствующий Майорек остановил его движением руки.
— Говорить будете, когда вас спросят. Вы, стало быть, утверждаете, что пан Недобыл говорит неправду. Скажите, а то, что он бесплатно дает вам кров, — это тоже неправда?
— Это, к сожалению, правда. Пан Гафнер был прав, уговаривая нас не принимать от него этой милости.
— Какой это Гафнер? — впервые задал вопрос гладколицый заседатель. — Уж не тот ли, неоднократно судимый, социалистический журналист?
— Да, он.
— И он же научил вас давать показания? — вопросил Гелебрант. Пецольд ответил ему косым злым взглядом.
— Этому меня никто не учил, кроме моей совести, — отрезал он.
Такое заявление вызвало в публике легкий смешок, будто прошелестел майский дождик. Усмехнулся и Гелебрант.
На следующий вопрос председательствующего, как и чем объяснить, что его сегодняшние показания полностью расходятся с его же показаниями на предварительном следствии, Пецольд ответил, что следователь кричал на него и запугивал, потому что он, Пецольд, в то время уже был под арестом и следователь смотрел на него свысока.
— Вот я и боялся, что, коли выложу все, что знаю о Недобыле, следователь меня и на суд не пустит, я и не сказал ему ничего.
— Похоже, что вы невысокого мнения об австро-венгерской юстиции, — вставил Гелебрант. — Будьте любезны, свидетель, скажите, по какой причине вы были и до сих пор находитесь, как говорится в народе, за решеткой?
— Это не имеет отношения к делу, — вмешался прокурор. — Прошу запретить защитнику говорить в таком тоне и подрывать доверие к свидетелю.
Бритая физиономия Гелебранта окаменела от вполне извинительного и похвального негодования.
— Прокурор не вправе лишать меня слова! — воскликнул он негромким, но внушительным голосом. — Он такая же сторона в процессе, как и я.
— Оставляю за собой право принять меры против защитника за оскорбление прокурора! — взъярился Акула.
— Чем же это я оскорбил господина прокурора? — изумился Гелебрант. — Утверждением, что закон не дает ему права предписывать мне, что я смею и чего не смею говорить? Решать это — право председательствующего, а прокурор, как я уже сказал, лишь сторона в процессе.
Гелебрант отлично знал, что председатель суда, старший советник юстиции Майорек — сторонник корректного ведения процессов и недолюбливает Акулу за его резкие манеры, и потому нарочно обострял перепалку, возникшую столь неожиданно, что публика и опомниться не успела.