Дирижер, оказавшись в трудном положении, — как офицер австрийской армии, он не мог возражать против такого верноподданнического пожелания, — ответил, что его оркестр играет только то, что заказывают господа из корпорации, нанявшие их на весь день, и если эти господа согласятся, он охотно исполнит австрийский гимн, но не иначе. Настала мертвая тишина, все обернулись к банкетному столу, и в течение нескольких минут было слышно только, как шипит жаркое на кухне; чехи оцепенели, оцепенели и бурши, и это оцепенение, казалось, предшествовало мощному взрыву. Над перилами террасы поднялись головы двух «скальников», которые взбежали по косогору посмотреть, что делается на террасе и почему вдруг все умолкло. И тут, в самый напряженный момент, когда два враждебные лагеря готовы были кинуться друг на друга, Негера только что сообразивший, в чем дело, вдруг встал, к ужасу Борна, и, лихо подкрутив усы, взревел ужасающим голосом, который разнесся по всей округе и достиг даже противоположного берега Влтавы:
— «Сохрани для нас, всевышний!»
В мгновение ока все чехи вскочили на ноги и, обнажив головы, подхватили:
— «Государя и наш край!»
Бурши остались сидеть, съежившись, но упорно не снимая шапочек, побледневшие, но твердые; а чехи, гневно бросая им в лицо слова верноподданнического гимна, медленно, шаг за шагом, грозные, яростные, надвигались на их стол и все теснее смыкали круг с явным умыслом заставить немцев встать и обнажить головы.
— «Долг свой выполним бесстрашно! — гремели хухельские застрельщики. — Честь и право охраним и по зову Властелина в бой с врагами поспешим!»
И тут у председателя «австрияков» сдали нервы, и он совершил то, что осталось нестираемым пятном на его репутации и за что великогерманские единомышленники, — особенно те, кто не участвовал в этой кампании, — упрекали его долгие годы: медленно, словно поднимая куль мокрой пшеницы, он встал, склонив голову, дал знак музыкантам играть и снял шапочку. Вслед за ним поднялись остальные — одни охотно, с облегчением, другие колеблясь. Не спета была еще вторая строфа, как уже все стояли с шапочками в руках.
Когда отзвучало: «Слава Австрии великой, славен будь ее монарх», — и чехи, удовлетворенные, вернулись на места, чтобы вспрыснуть свою бескровную победу, бурши шепотом посовещались: не лучше ли убраться подальше от опасного места и ближайшим поездом вернуться в Прагу? Или надо стоять до последнего человека? Результатом, как всегда на таких совещаниях, был компромисс: отправить домой только дам, а двум кавалерам, которые проводят их, потребовать у пражского градоначальника немедля выслать в Хухли полицейский отряд: до прибытия же подкрепления держаться скромно, чтобы не провоцировать чешских бандитов.
Тем временем Борн, для которого земля Хухлей стала уже нестерпимо горячей, решил, что он достаточно долго пробыл в этих злополучных местах и тем самым уже исполнил свой патриотический долг. Вынув кошелек, он стал искать глазами ресторатора, желая заплатить по счету и тихо ретироваться. Борн уже поднял руку, подзывая трактирщика Штулика, как вдруг увидел невысокого, приземистого человека, который только что влез на невысокую ограду террасы и, усевшись на ней верхом, сложив руки на выпуклой груди, оскалил длинные желтые зубы и с любопытством разглядывал окружающее. Борн тотчас узнал его: это был учитель Упорный, бывший воспитатель его сына. Не желая вступать в разговоры с этим незначительным человеком, который, помимо своей ничтожности, был ему и просто неприятен, Борн быстро отвел взгляд, но не тут-то было: Упорный моментально заметил его, с нарочитым удивлением приподняв брови, покачал головой и подбоченился, потом слез с ограды и бросился к Борну.
— Го-го-го, кого я вижу, пан Борн! — кричал он, пробираясь меж стульев и столиков. — Вот так встреча, сколько лет, сколько зим! Я-то говорю тут себе — ты молод, здоров, мышцы у тебя закалены неустанными физическими упражнениями, отправляйся-ка в Хухли, помоги в случае чего нашим молодцам в меру сил своих. Вот уж не думал, не гадал, что встречусь тут с вами, пан Борн!
— Почему же? — спросил тот. — По-вашему, я слишком стар? Или мое присутствие тут удивляет вас по другим причинам?
— Ха-ха, слишком стар! Вы шутите! — засмеялся Упорный. — А что до других причин, — вы меня знаете, пан Борн, я сплетням не верю!
В этом момент к Борну подошел его извозчик и сказал, что отвезет каких-то пассажиров, но через полчаса, самое позднее через три четверти, будет обратно.
— Какие сплетни имеете вы в виду? — ледяным тоном спросил Борн, отпустив извозчика. Застигнутый врасплох неприятным ему горлопаном, который, видимо, знал какие-то гадости, распространяемые о Борне, последний отказался от мысли ехать тотчас, да и не хотел к тому же лишить извозчика дополнительного заработка. — Мне неизвестно, чтоб я был предметом каких-то сплетен.