— Милая, — воркует Брэд, как заведенный, — у меня есть для тебя подарок. Просыпайся.
Он пододвигает меня ближе к кровати, пока мое замешательство нарастает.
Кажется, что время вокруг меня замедляется, когда человек переворачивается и откидывает покрывало.
Пара усталых голубых глаз встречаются с моими, как только она поднимает голову, и, несмотря на морщинки вокруг них, которых раньше не было, осознание поражает меня, как долбаный грузовик.
— Нет, — вздыхаю я, откуда-то находя в себе силы и вырываясь из объятий Брэда.
Я не перестаю двигаться, пока не сталкиваюсь со стеной.
К этому времени она уже сидит, откидывая с лица свои дикие вьющиеся волосы, и смотрит на меня, почти такая же растерянная и шокированная, как и я.
— Б-Брианна? — выдавливает она из себя в полном неверии.
— Нет, — повторяю я. — Нет.
Она смотрит на меня еще несколько секунд, прежде чем ее шок перерастает в нечто совсем другое.
В гнев.
Он такой сильный, такой мощный, что, я уверена, от него по воздуху пробегает холодок.
— Какого хрена ты делаешь с моей дочерью? — бросает она Брэду с чистой ненавистью в голосе.
На мгновение я почти горжусь тем, как яростно она говорит. В прошлом я считала свою мать исключительно слабой. Хрупкой, жалкой и легко ведомой.
Возможно, морщины на ее лице — не единственное изменение с тех пор, как я видела ее в последний раз.
— Я привел ее для тебя, милая. Я знаю, как сильно ты по ней скучала.
Весь воздух вырывается из моих легких, когда я наблюдаю, как Брэд — мужчина, с которым я трахаюсь уже несколько месяцев, — движется к моей матери и берет ее руку в свою.
Ее гнев ничуть не смущает его.
Вместо этого он поднимает свободную руку, чтобы смахнуть с ее щеки локон — точно так же, как он сделал это со мной в другой комнате, — а затем сжимает ее челюсть.
— Я просто хочу сделать тебя счастливой, mi amor. (пер. с исп.: моя любовь)
6
НИКО
— НИКО, — рычит Тоби, наваливаясь всем весом на дверь спальни, пытаясь протиснуться внутрь. — Перестань быть таким гребаным слабаком, — ворчит он, прежде чем попробовать снова.
Дверь дребезжит, комод, который я придвинул к ней, как слабак, в котором он меня обвиняет, сдвигается вперед на дюйм.
Я знал, что это не будет надежным планом, когда запирался здесь. Но я подумал, что это может оказаться достаточно серьезным испытанием, чтобы заставить его отказаться от этой идеи. Если мне повезет.
Очевидно, я недооценил упорство моего лучшего друга, потому что сегодня утром он занимался этим чертовски долго.
— Я не позволю тебе испортить все еще больше, чем это уже есть. У тебя гребаный экзамен.
Он снова врезается в дверь, рыча то ли от боли, то ли от напряжения, я не уверен.
Комод сдвигается дальше от двери, позволяя Тоби просунуть руку внутрь и каким-то образом протолкнуть его еще дальше, пока он не проскользнул в комнату вместе со мной.
Его грудь вздымается, волосы растрепаны, школьная форма растрепана, когда он стоит, затаив дыхание, и свирепо смотрит на меня.
— Ты придурок, — бормочу я со своего места на краю кровати Брианны, одетый в те же боксеры, в которых был уже несколько дней.
— И от тебя чертовски воняет. Она разозлится, когда придет домой и обнаружит, что запах твоего пота пропитал каждый дюйм этого места.
Мои губы сжимаются в тонкую линию при мысли о том, что она никогда сюда не вернется.
Прошло четыре дня. Четыре гребаных дня, и никто не нашел ничего, что могло бы быть использовано.
Тоби и Тео проверили ее через все системы, которые у них есть, и они уверены, что она все еще в стране.
Как бы это ни обнадеживало, с каждым прошедшим днем боль и отчаяние становились только сильнее, и я тону совершенно по-новому.
Я думал, что горе в те дни после потери отца было невыносимым. Но, по крайней мере, я знал, что исход этого был окончательным.
Сейчас так много неизвестных, что я не знаю, куда идти.
Жива ли она? Страдает ли она?
И если она все еще дышит, ненавидит ли она меня сейчас еще больше, чем когда-либо, потому что я не защитил ее? Потому что я не пришел за ней?
— Прекрати это. Просто, черт возьми, прекрати это, — требует Тоби, перетаскивая комод Брианны на место, прежде чем распахнуть окно и выйти из комнаты.
Когда он возвращается, в руках у него стопка чистой одежды, сверху лежит моя сумка для стирки.
— Иди и разберись со своим дерьмом, Нико. Не позволяй этим ублюдкам думать, что они побеждают.
— Так и есть, — шиплю я. — Они отняли у меня слишком много. — Я ненавижу, насколько уязвимым кажусь, но ничего не могу с этим поделать. Я чертовски сломлен.