— Я делаю свою работу, миссис Карр. Именно ту, за которую ваш муж заплатил мне.
*
К тому времени, когда я отпускаю дам, я чувствую себя уставшим, как морально, так и физически. Все болит. Я не могу не думать о каждой части своего тела, которая бы не болела от каждого шага, пока бреду обратно в убежище своего дома. И это чувствует не только мое тело. Я слишком напряжен, слишком взвинчен. Я чувствую, что могу взорваться в любой момент.
Я знаю, что облажался в классе с тем, как разговаривал с Элли, но, черт, она это заслужила. Она должна была увидеть, кто я на самом деле... и что она растоптала меня. И как бы сильно мне это не нравилось, стоит признать, что она вызвала беспорядок, в котором я нахожусь прямо сейчас. Так что, браво, Эллисон Эллиот Карр. Ты в одиночку изгадила мой день и сделала мои шары синими. И напомнила мне о том, почему я презираю таких людей, как ты... почему я ненавижу этот мир, из которого ты пришла, и почему я освободился от него.
Спасибо, Элли. Суки, похожие на тебя, создают ублюдков с холодным сердцем, вроде меня.
— Эй!
Я снова слышу шлепанье этих проклятых босоножек, и моя кожа становится липкой и горячей. Я стараюсь не подавать виду и продолжаю идти, не обращая внимания на ее приближение.
— Я сказала, эй! Не хочешь сказать мне, что, черт возьми, с тобой не так?
— Запишитесь на прием, миссис Карр, — рычу я, не оборачиваясь, пока вожусь с замком в своей двери. Черт побери, у меня нет времени на это дерьмо.
— Я не собираюсь записываться к тебе на прием, Джастис. Почему ты так себя ведешь?
Ее голос прямо здесь, прямо позади меня. Я почти чувствую ее теплое дыхание на своей спине. Она так близко, что ее тепло смешивается с моим, и я не способен ответить. Я слишком устал от всего этого. Слишком обессилен, чтобы даже попытаться понять, что произошло между нами. Может быть, я все себе придумал. Может быть, Элли слишком невинна и испытывает ко мне платонические чувства. Я мог неправильно понять ее сигналы. Черт, может быть, она действительно смотрит на меня, как на друга-гея на веки вечные.
— Эй, — говорит она мягко, кладя руку на мою вспотевшую спину. — Поговори со мной.
Я не понимал, как сильно мог скучать по простому прикосновению, пока ко мне не прикоснулись. Так просто впустить ее назад. Разрешить ей ерзать в моих объятиях и улыбаться мне, словно она солнце, а я каждая звезда на ее небе.
Когда вы проводите свою жизнь в темноте, глядя вверх и безумно желая чего-то лучшего, чего-то яркого, вы просто не понимаете, насколько вы одиноки. До тех пор, пока не засветит солнце, проливая свет на все пустые пространства, и наполняя их прекрасным теплом. Но когда солнце покидает вас, все кажется темнее и холоднее, чем раньше.
Более пустым.
Одиноким.
Я заставляю себя толкнуть дверь и сделать шаг внутрь, не до конца уверенный в том, останется ли она стоять на пороге. Когда я оборачиваюсь, она стоит в моей гостиной. Я хочу, чтобы она осталась; я хочу видеть ее улыбку и услышать маниакальный смех, ее дрянные шутки. Но не хочу испытывать ту боль, что развернется в полную силу, когда она снова уйдет. Я могу сделать это только один раз в своей жизни, так что при всех намерениях и целях, я собираюсь поступить правильно.
— Чего ты хочешь, Эллисон?
Она колеблется, оглядывая комнату, как бы ища помощи. Я отворачиваюсь и начинаю двигаться в сторону своей спальни.
— Ты знаешь, где выход.
— Подожди, — кричит она. — Я просто... пожалуйста, Джастис. Я не могу оставить все вот так.
Я чувствую вспышку гнева, и мое раздражение очевидно так же, как и напряжение, повисшее между нами.
— Как что?
— Я знаю, тебе больно, и…
— Мне не больно.
— О, — она выглядит удивленной, будто ожидала увидеть меня оскорбленным. Будто просто знала, что была охрененно важна для обеспечения моего счастья. Она кивает, как будто бы понимая, что это не так. Даже близко. — Ну, мне не следовало давать тебе надежду, что мы... что между нами может быть что-то большее, чем дружба.
Я с насмешливой ухмылкой делаю шаг в ее сторону.
— Так вот, что ты думаешь, это было?
— Что ты имеешь в виду? — хмурится она.
— Ты думала, что я был твоим другом? Ты думала, что действительно нравишься мне? Что я хотел, чтобы наши отношения переросли в нечто большее? — я язвительно смеюсь, звук резкий и слишком громкий даже для моих ушей. — Эллисон, ты клиент. Обязательства по договору. А не мой друг. У меня нет друзей, и никогда не было, и, конечно, я не искал в тебе друга.
— Что?
Я быстро подхожу к ней, гнев и раздражение направляют каждый мой шаг, пока не останавливаюсь в мизерном дюйме от ее лица. Искры страха скачут в этих бирюзовых глазах, она ахает от удивления, и ее мягкие, сладкие губы дрожат. Я представляю, как она покусывает их, всасывает в свой рот и пробует эту дрожь.
— Я что, мать твою, заикаюсь? Ты не мой друг, и никогда им не будешь. Ты дружишь со своей служанкой? Со своим водителем? С человеком, который ходит по пятам за твоей гребаной собакой и убирает за ней говно? Ты заплатила мне за услуги, и я их предоставил. Конец истории.
Наконец, она решается сделать шаг назад, отвращение запечатлелось на этом красивом порочном лице.
— Почему ты так себя ведешь? Как ты можешь говорить, что мы никогда не были друзьями, Джастис? Я рассказывала о всяком. О личных вещах. И ты искренне заботился обо мне. Ты был таким внимательным и милым…
— Милым? Милым? — кричу я, и пронзительный звук отдается в моем черепе. Боль есть ничто по сравнению с той болью, которая распространяется в холодном пустом пространстве моей груди. В пространстве, которого больше не касается солнце. — Я нихера не милый, Элли. Ни на долбаную капельку.
Она прищуривается, как будто видит меня впервые.
— Похоже на то.
— Хорошо, — разворачиваюсь я, надеясь почувствовать себя победителем. И все же боль опустошения просто продолжает распространяться, пока не доходит до моего горла и не начинает душить меня. Я едва могу дышать, но не могу позволить ей увидеть это. Я не могу показать ей, что она делает со мной... что она делает со мной сейчас. — Ты можешь уйти, — сиплю я, с трудом преодолевая давление на голосовые связки.
Я стою, замерев на месте, пока не слышу щелчок двери позади меня. Я выдыхаю со звуком, который кажется слишком разбитым и неровным, чтобы вырваться из моего горла. Я не чувствую себя самим собой. Такое чувство, словно самозванец вполз в мое тело, натянул мою кожу и контролирует мои кости, словно переключение передач. Он сказал все эти вещи Элли, а не я. Но это я потерпел полное поражение.
Давление от ярости в груди и в горле вызывает прилив желчи, и я быстрее сдираю одежду, отчаянно желая смыть остатки ее присутствия на моем теле. Вода в душе горячая, но я не чувствую ее. Я ничего не чувствую, и в то же время чувствую абсолютно все; все эмоции и ощущения, переполняющие меня, дошли до точки онемения боли. Этого всего для меня слишком много, чтобы можно было переварить, слишком много, чтобы сохранить лицо, сдерживая все под маской беспристрастности. Я дал слабину всего один раз, хотя всегда держался так хорошо — когда мне было на все абсолютно посрать.
Я чувствую привкус соли в воде от брызг с моего лица, и другой надтреснутый звук вырывается из моего горла. Я прислоняюсь к стене душа, представляясь больным, хотя дело не в моем желудке. Я ударяю кулаком по скользкой плитке и с трудом произношу сорвавшееся проклятие. Мне необходимо облегчение от боли. Я разрушаюсь изнутри, и если не очищу от болезни свое тело, она поглотит меня, как рак.
Я обхватываю пальцами свой член и смотрю на него глазами, залитыми водой, как он пробуждается в результате моей команды. Он твердеет почти мгновенно, и с первым движением руки я с облегчением выдыхаю. Ему хорошо, даже очень, и он способен ослабить давление других частей моего тела. В погоне за этими ощущениями, другой рукой я массирую свои шары, и из меня вырывается глубокий, гортанный стон. Я закрываю глаза и отдаюсь этому удовольствию, и ничему больше.